Снегов Снегов - Прометей раскованный

Бор размышлял, прохаживаясь по кабинету и посасывая трубку. Против нажима на американское правительство он возражений не имел. Но как предотвратить войну лабораторий? Разве можно отменить законы физики? И разве любой учёный не способен самостоятельно прийти к тому же, к чему пришёл его коллега в соседней стране? Сциллард прав: обмен мнениями помогает исследованиям. Но если хоть один физик не согласится на самозапрет открыто высказываться, начинанию Сцилларда суждена неудача. И тогда Гитлеру бесконечно облегчается задача подобраться к опасным тайнам атомного ядра.

— Я согласен на самоцензуру, если она станет всеобщей,— сказал Бор.— Копенгагенский институт не будет опубликовывать работы по делению ядра урана, если другие научные центры прекратят свои публикации. Договоритесь об этом с Жолио.

Бор после ухода гостей долго стоял у окна. За стеклом простиралась заснеженная земля. Подходило к концу трёхмесячное пребывание вне Дании, пора возвращаться домой. Что ждёт его в охваченной смятением и страхом Европе? Что будет завтра с Данией? Безумец, завладевший властью в Берлине, готовится ввергнуть все страны в пламя пожара. Не лучше ли остаться здесь на время смуты, перевести сюда семью и лучших учеников? Ему обеспечат хорошие условия, он будет спокойно трудиться на благо всего человечества. Разве не бежали сюда Эйнштейн и Ферми, Сциллард и Теллер, Вигнер и Вейскопф, Бете и Франк, и много, много других? Он и здесь будет среди друзей, среди учеников, среди верных помощников....

— Надо возвращаться! — пробормотал Бор и выбил пепел из трубки.— Надо скорей возвращаться в Копенгаген!

Фредерик возбуждался горячо и быстро, уравновешенность не являлась чертой его характера. Но таким взволнованным Ирен давно его не видела. Она с сомнением взяла протянутый им номер «Натурвиссеншафтен», пришедший в Париж 16 января 1939 года.

— Ты думаешь, это важно? Ган раньше пытался переубедить нас с Полем в приватных письмах, сейчас проделывает это публично... Мне надоели его попытки перевоспитать нас в экспериментаторов немецкого толка!

— Прочти,— настаивал Фредерик.— Это важно, это дьявольски важно! Это чёрт знает, куда ведёт нас!.. Если это верно!..

Она углубилась в короткую заметку, подписанную Ганом и Штрассманом. И ей вскоре передалось волнение мужа. Она молча перевела взгляд со статьи на Фредерика.

— Да, Ирен,— сказал Фредерик торжественно,— Ган подтверждает твои опыты. Он честно расписывается в том, что права была ты, а не он с Мейтнер. Вот он, час твоего торжества! Радуйся, Ирен!

Она не радовалась. Совсем другие, сложные чувства заполонили её: одновременно облегчение и разочарование, удовлетворённость и сожаление, почти грусть. Итак, Ган ошибался, он извиняется перед парижскими коллегами. Да, но как извиняется! Он считал их фантазёрами, отчаянными смельчаками, а они были скорее трусами, так вытекает из его статьи. Не их осторожное «лантаноподобное вещество», а самый настоящий лантан, самый настоящий барий — вот что обнаружили в Берлине! Когда-то Фредерик и она наблюдали нейтроны, но не осмелились их открыть. Сейчас они не осмелились открыть распад урана, это за них сделал Ган со Штрассманом.

— Я понимаю тебя, Ирен,— сказал Фредерик.— Вы с Савичем подарили Гану открытие, которое могли совершить сами. Но что теперь поделаешь? Будем смотреть вперёд, а не назад.

— Что ты собираешься делать, Фред?

— Я хочу сам убедиться в распаде урана. Я хочу поставить такой эксперимент быстро, точно, неопровержимо.

Она нашла в себе силу улыбнуться. Теперь Фред снова наденет белый халат, дни и ночи будет проводить у лабораторных столов — так давно уже этого не было! С тех пор как его назначили профессором Коллеж де Франс и директором лаборатории ядерного синтеза в Иври, всё его время занимали чтения лекций, административные дела, монтаж циклотрона, пока единственного во Франции. К тому же Фред, недавно вступив в социалистическую партию, быстро стал в ней видной фигурой — не было антифашистского митинга, где бы он не выступал. Временами казалось, что он навсегда забросил лабораторию, хотя сам он и уверял в противном.

Но Ирен видела, что он недооценивает сложности опыта. Воспроизведение химической методики Гана потребует идеально чистых реактивов, тончайших определений... Смогут ли они соревноваться с берлинскими химиками в той области, где те всех сильнее?