Снегов Снегов - Прометей раскованный

Нужно умножать опыты, терпеливо накапливать продукты распада урана, терпеливо их анализировать.

Но в этот разумный план внёс непредвиденные поправки Корбино.

Услышав, что Ферми надеется открыть трансурановые элементы, сенатор мгновенно в них поверил. Пламенное сицилианское воображение быстро дорисовало отсутствующие детали. И в блестящей речи в июне 1934 года на сессии академии в присутствии короля Корбино подробно рассказал о работах римских физиков. Отметив, что Ферми до серии контрольных опытов не собирается официально объявлять о новом открытии, сенатор торжественно добавил — уже от своего имени:

— По этим успешным опытам, за которыми я слежу ежедневно, я полагаю себя вправе заключить, что элемент под номером девяносто три уже получен!

На другое утро Ферми с содроганием раскрывал газеты.

Фашистская печать шумно рекламировала речь сенатора. Успехи Ферми объявлялись достижением фашистского строя. Ферми прочёл и о «культурных завоеваниях фашизма», и об огромном вкладе итальянских учёных» в мировую науку. «Италия при фашистском строе снова выступает в своей древней исторической роли учителя и представляет собой ведущую силу во всех областях». Одна газетёнка, захлёбываясь, лихо врала, что будто сам Ферми галантно поднёс королеве Италии хрустальный флакончик с элементом 93.

Ферми впал в отчаяние. Все серьёзные учёные теперь обвинят его в легкомыслии, в стремлении к шумихе. Особенно расстроила его заметка из Лондона: «Английские учёные воздерживаются от каких-либо выводов до получения дальнейших подробностей о работе академика Ферми, а до тех пор не считают возможным согласиться с предположением, высказанным сенатором Корбино». Как не походило это холодное вежливое недоверие на недавнее задушевное письмо Резерфорда!

Придя поздно домой, Ферми разбудил Лауру и чуть ли не со слезами в голосе прочёл ей злополучную заметку.

— Пусть Корбино печатает опровержение, иначе моя репутация погибла,— твердил он, бегая по комнате.

Ещё никогда Лаура не видела его таким расстроенным.

Корбино без охоты согласился отправить в печать совместное объяснение: «В публике распространилось превратное толкование выступления сенатора Корбино... Потребуется ещё немалое количество тщательнейших исследований, прежде чем получение элемента 93 можно будет считать доказанным... Главная цель наших опытов заключается не в том, чтобы получить новый элемент, а в том, чтобы изучить явление в целом».

Газетная шумиха не прекратилась, но зато теперь Ферми мог считать, что не имеет непосредственного отношения к трескотне о культурных достижениях режима Муссолини. Ферми всегда с недоброжелательством относился к фашизму, но в это время ещё считал, что учёный должен стоять в стороне от политики. Сейчас от него часто стали слышать язвительные замечания о порядках в Италии.

В одном Ферми ошибся. Он недооценил прочности своей научной репутации. Уважение к Ферми уже не могла поколебать газетная шумиха. С ним могли не соглашаться, но всякое исходящее от его имени сообщение прочитывалось со вниманием. Самые видные учёные мира начинали воспроизводить римские эксперименты у себя.

И, может быть, наиболее важным было то, что в Берлине, в великолепно оборудованном Химическом институте кайзера Вильгельма, известный радиохимик Отто Ган вместе со своей не менее известной помощницей физиком Лизой Мейтнер поставил тщательную проверку опытов Ферми. В Берлине орудовали не топорами и не грубыми кистями, здесь признавали лишь тончайшие ланцеты, здесь научные картины рисовались не толстыми мазками, а мельчайшими штрихами. Сугубо качественная оценка, которой по необходимости обходились римляне, вызывала усмешку у берлинских радиохимиков, они признавали лишь точные количественные определения. Не существовало другого института в мире, где были бы так тщательно разработаны методы определения микроскопических доз любого химического вещества. И Ганн, и Мейтнер некоторое время работали у Резерфорда — и великий англичанин не мог нахвалиться аккуратностью своих немецких сотрудников.

И если в споре с молодыми французами Жолио-Кюри Мейтнер оказалась неправа, то это отнюдь не поколебало её репутации в среде учёных. Что ж, парижанам повезло. Они поставили опыт так, что в ходе эксперимента появились и позитроны, и искусственная радиоактивность. А Мейтнер не нашла ни позитронов, ни искусственной радиоактивности по самой простой причине — в её опыте их не было. Не могла же она, в самом деле, утверждать наличие того, чего в наличии не существовало. Это и вправду было бы подобно вере в привидения. Нет-нет, если и могла быть где-нибудь распутана «урановая загадка», то только здесь, в Берлин-Далеме, в Химическом институте кайзера Вильгельма, в лаборатории профессора Отто Гана и его проницательной помощницы, его верного друга — Лизы Мейтнер.