Виктор Тростников - Вера и разум. Европейская философия и ее вклад в познание истины

В заключение скажем несколько слов о пресловутой «Вечной женственности» Соловьёва. Он так окончательно и не определил это понятие, но, читая внимательно сочинения Соловьёва, можно уловить направление его поисков. Христос есть «Другое» Бога Отца, развёртка Его слитного содержания во множественности (в Слове, или Логосе).

Эта множественность имеет свой центр, своё Божественное «Я», и это «Я» едино, не имеет частей. Но в таком случае оно должно иметь свою собственную развёртку, каковой не может быть целостный Отец. Значит, у Христа есть какое-то иное, пока неизвестное, Другое, которое тоже имеет своё «Я». Это «Я» – не «Вечная ли женственность»?

Владимир Соловьёв умер на самом пороге XX века в относительно молодом возрасте, будто не хотел вступать в новое столетие. Если действительно у него были предчувствия, что оно окажется для него чуждым, что его философия не будет им востребована, то он был совершенно прав. Не только философия Соловьёва, но и любая настоящая философия стала XX веку уже не нужна. А причина этого заключалась в том, что в XX веке разразился предсказанный тем же Соловьёвым тотальный кризис последовательно и окончательно отпавшей от Божественного начала западной цивилизации, который частично захватил и Россию, тесно связанную с Западом. Отпав от Бога, Запад лихорадочно начал искать какие-то иные начала, на которых можно было бы воздвигнуть здание своей культуры и нормы своего бытия. На поиски этих новых начал был израсходован, как мы теперь можем констатировать, весь XX век.

Запад, как это точно сформулировал Соловьёв, по-прежнему, как и в XIX веке, продолжал искать опору в «природных человеческих силах», а поскольку природа одарила человека тремя основными силами – разумом (логикой), чувством (интуицией) и волей (стремлением к цели), то в западной философии XX века образовалось три главных направления.

1. Неопозитивизм. Это мировоззрение, возникшее в 1922 году в Венском кружке, куда, помимо философов, входили представители точных наук, было не чем иным, как последней и очень яркой вспышкой рационализма: она была обусловлена огромными успехами математики как инструмента естествознания. К этому времени математика стала не только «царицей наук», но и «служанкой наук» и, казалось, полностью оправдывалось утверждение Канта: «В каждой науке столько собственно науки, сколько в ней заключено математики». Неопозитивисты были согласны с Парменидом в том, что существует только то, что можно познать, но познание они понимали иначе: у Парменида это было «умозрение», а у неопозитивистов – строгое логико-математическое рассуждение – цепочка высказываний, начинающаяся на аксиомах и вытекающих друг из друга по чётко определённым правилам вывода. Идеологи неопозитивизма Бертран Рассел (1872–1970) и Людвиг Витгенштейн (1889–1951) свято верили в то, что логико-математический метод является достаточным для познания всей истины, а поэтому ни в метафизике, ни в религии человечество не нуждается. Так в лице неопозитивизма философия упразднила саму себя, и его представители впали в эйфорию, ожидая вот-вот обещавшего наступить момента, когда появится алгоритм, позволяющий «вычислить» окончательную истину, как о том мечтал ещё Лейбниц. По иронии судьбы несбыточность этой жутковатой мечты доказал член самого Венского кружка Курт Гёдель в своей знаменитой теореме 1931 года, согласно которой в логико-математическом языке имеются высказывания, которые в рамках этого языка нельзя ни доказать, ни опровергнуть («неопределённые высказывания»). А в 1936 году польский математик Альфред Тарский доказал более сильную теорему, смысл которой заключается в том, что средствами строгого дискурсивного рассуждения нельзя не только познать всю истину, но даже дать определение понятию истинности. Стимулированные сенсационными результатами Гёделя и Тарского исследования в этой области скоро установили, что в математизированном языке доказуемых утверждений так же относительно мало по сравнению с истинными, как точек на окружности по сравнению с их количеством внутри круга. Из этого вытекал смертный приговор рационализму: наш рассудок обладает ничтожно малой познавательной силой. Так упования на логику как на универсальное средство познания рассеялись навсегда – против строго доказанных теорем не возразишь, – и неопозитивизм к началу Второй мировой войны бесславно сошёл со сцены.