Array Коллектив авторов - Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

Но гораздо серьезнее, чем даже эти родители, грешат, как я уже заметил, те, которые не только не воспитывают детей в духе добродетели, но даже приучают нежную и неиспорченную головку малыша к развращенности, и тот обучается порокам прежде, чем узнает, что такое порок. Как может быть скромным и презирающим спесь мужем тот, кто ползал в пурпуровых одеждах? Еще не в состоянии произносить первые названия вещей, а уже понимает, что такое коккус, уже требует пурпурное платье, уже знает, что такое краснобородка и скар и с презрением отталкивает простую пищу [302]. Как сможет стать скромным, когда подрастет, тот, кто совсем маленьким начал воспитываться в бесстыдстве? Каким образом сделается благородным, став взрослым, тот, кто сызмальства приучен восхищаться деньгами и золотом? Как удержится от роскоши юноша, чей вкус мы развратили раньше, чем начали формировать нравы? Если только появляется недавно изобретенный вид одежды, ибо ежедневно искусство портных рождает, словно некогда Африка, некое новое диво, то это творение надеваем на ребенка. Он приучается к самомнению, и если что-то у него отбирают, он, разгневанный, требует назад. Каким образом взрослым будет ненавидеть хмель тот, кто в детстве приучился к вину?

Нашептывают детям слова, едва ли позволительные, как говорит известный поэт, на александрийских увеселениях [303]. Если ребенок говорит нечто подобное, встречают поцелуями. Разумеется, своих детей они вовсе не признают испорченными, ведь их собственная жизнь не что иное, как пример бесстыдства. Ребенок упивается бесстыдными ласками кормилиц и, словно рукой, как говорится, ваяется непристойными прикосновениями. Видит чрезмерно пьяного отца, слышит, как он болтает обо всем без разбору. Присутствует на неумеренных и малопристойных пирушках, слышит, как дом оглушительно шумит от шутов, музыкантов, играющих на флейте и цитре, и плясунов. К этим нравам ребенок так привыкает, что привычка переходит в натуру [304].

Существуют народы, которые детей, едва вышедших из материнского лона [305], воспитывают в духе воинственной ярости [306]. Их учат бросать грозные взгляды, учат любить оружие, учат наносить удар. После такой подготовки их передают наставнику, и мы удивляемся, узнав, что они, кто впитал пороки сразу же с молоком матери, не способны к добродетели? Но некоторые лица, слышу я, до того защищают свою глупость, что говорят, будто этим наслаждением, которое они испытывают от шалости с детьми, уравновешивается скука от воспитания детей. Что я слышу? Неужели истинному родителю приятнее, если ребенок воспроизведет какое-то позорное действие или непристойное слово, чем если он своим шепелявым язычком повторит здравую мысль или если изобразит, подражая, что-либо иное, сделанное благочестиво? Природа дала детям особую способность к подражанию, однако же это стремление подражать несколько сильнее склоняет их к бесстыдным вещам, нежели к добродетели [307]. Разве приятнее доброму мужу безнравственность, чем добродетель, особенно в детях? Если что-то грязное попадет на кожу ребенка, ты смоешь, а душу его пятнаешь столь мерзкими пятнами? Но ничего ведь не держится крепче, чем то, что вливается по капле в не занятые ничем души.

Во имя неба, есть ли сердце матери у женщин, которые удерживают при себе своих детей вплоть до семи лет и разве что не за шутов считают? Если им столь нравится развлекаться, то почему бы ни приобрести для себя обезьян или мальтийских собачек? «Дети они», – говорят те; да, дети, но едва ли можно высказать, сколь важны для всего жизненного пути те первые уроки детства и до какой степени в результате этого мягкого и слишком распущенного воспитания, которое матери называют снисходительным, тогда как на самом деле оно – порча, педагог получает ребенка дерзким и упрямым. Разве против таких матерей не подобает непременно возбудить судебное дело за плохое обращение? [308]Ведь, право же, это своего рода отравление, своего рода детоубийство. По закону несут наказание те, кто наводят порчу на детей или вредят их слабым тельцам отравой; а чего заслуживают те женщины, которые губят ценное время детства наихудшей отравой? Убить тело менее тяжело, чем душу. Если ребенок воспитывается среди косоглазых, заик или хромых, такое общение портит тело [309]; пороки же души проникают более скрыто, но и более быстро и глубже укореняют зло в душах. И по заслугам апостол Павел оценил так высоко стишок Менандра, что процитировал его в Посланиях: «Худые сообщества развращают добрые нравы» [310]. Но этот стих нигде лучше не подтверждается, чем в детях. Аристотель, спрошенный кем-то, какими приемами он мог добиться, что лошадь у него отменная, сказал: «Воспитывая ее среди породистых лошадей» [311].