Жан-Жак Руссо - Исповедь

1 августа

«Благодаря вашим хлопотам, мой дорогой философ, аббата выпустили из Бастилии, и арест его не будет иметь последствий. Он уезжает в деревню и шлет вам, так же как и я, тысячу благодарностей и приветов. Vale et me ama» [56].

Аббат тоже написал мне несколько дней спустя благодарственное письмо (связка Г, № 29), где я, однако, не нашел особенной сердечности и где он даже в известной мере умалял оказанную мной услугу. А через некоторое время я обнаружил, что д’Аламбер и он отчасти – не скажу вытеснили, но заменили меня у герцогини Люксембургской, и я потерял в ее глазах столько же, сколько они выиграли. Впрочем, я очень далек от подозрений, что аббат Морелле был причастен к постигшей меня немилости; для этого я слишком уважаю его. О д’Аламбере я здесь ничего не скажу: я вернусь к нему в дальнейшем.

В это время у меня было еще одно дело, послужившее поводом для последнего моего письма к г-ну де Вольтеру. Он всем заявлял, что письмо это – гнусное оскорбление, но никогда никому не показывал его. Я возьму здесь на себя то, чего не пожелал сделать он.

Аббат Трюбле, которого я немного знал, но видел очень редко, письмом от 13 июня 1760 года (связка Г, № 11) предупредил меня, что г-н Формей {400} 400 Формей Жан-Луи Самюэль (1711–1797) – один из второстепенных французских энциклопедистов, живший и работавший в Берлине. О его подделке «Эмиля» см. ниже, кн. XII, и прим. , его друг и корреспондент, напечатал в своем журнале мое письмо к г-ну де Вольтеру о землетрясении в Лиссабоне. Аббат Трюбле хотел знать, как это опубликование могло произойти, и, отличаясь пронырливым, иезуитским складом ума, спрашивал, чт́о я думаю о перепечатке этого письма, но сам не высказывал своего мнения. Мне глубоко ненавистны подобные хитрецы, и, выражая ему должную благодарность, я придал ей, однако, жесткий тон, который был им замечен; однако это не помешало ему приставать ко мне еще в двух-трех письмах до тех пор, пока он не узнал все, что ему было надо.

Что бы ни говорил Трюбле, я отлично понял, что Формей не перепечатал мое письмо, а первый опубликовал его. Я знал его как дерзкого плагиатора, бесцеремонно извлекавшего прибыль из чужих произведений, хотя в то время он еще не доходил до такого невероятного бесстыдства, чтобы снять с уже опубликованной книги имя автора, поставить на ней свое имя и продавать эту книгу в свою пользу [57]. Но каким путем мое письмо попало к нему? Об этом нетрудно было догадаться, но, по свойственной мне наивности, я все-таки был в затруднении. Хотя в этом письме я воздавал Вольтеру чрезмерные почести, однако он – даже при всех своих неучтивых поступках по отношению ко мне – имел бы основание жаловаться, если б подумал, что я позволил напечатать письмо, не испросив его согласия; и я решил объясниться с ним. Вот мое второе письмо, на которое он не дал никакого ответа, притворившись, чтобы лучше оправдать свою грубость, будто приведен им в бешенство:

Монморанси, 1 7 июня 1760 г.

«Я не предполагал, сударь, что окажусь когда-либо снова в переписке с вами. Но, узнав, что в Берлине напечатано письмо, написанное мною вам в 1756 году, я должен объяснить свое поведение в этом деле и исполню эту обязанность правдиво и откровенно.

Это письмо, действительно адресованное вам, не было предназначено для печати. Я передал его под этим условием трем лицам, которым в силу прав дружбы не мог отказать в чем-либо подобном; но эти же права еще менее позволяли им злоупотребить моим доверием и нарушить данное обещанье. Этими тремя лицами были г-жа де Шенонсо, невестка г-жи Дюпен, графиня д’Удето и один немец, по фамилии Гримм. Г-жа де Шенонсо желала, чтобы это письмо было напечатано, и просила моего согласия на это. Я ей ответил, что оно зависит от вас. Вас попросили дать согласие, вы в нем отказали, и об этом больше не было речи.

Между тем г-н аббат Трюбле, с которым у меня нет никаких отношений, пишет мне, движимый благородной предупредительностью, что, получив оттиск одной из книг журнала г-на Формея, он прочел там это самое письмо, с извещением, помеченным 23 октября 1759 года, где редактор говорит, что нашел его за несколько недель перед тем у берлинских книгопродавцев и, так как это один из тех летучих листков, которые быстро исчезают бесследно, счел себя обязанным поместить его в своем журнале.

Вот, сударь, все, что я знаю. Не может быть сомнений, что в Париже до сих пор даже не слыхали об этом письме. Не может быть сомнений, что экземпляр, рукописный или печатный, который оказался в руках у г-на Формея, мог попасть к нему либо от вас, что невероятно, либо от одного из трех только что названных мной лиц. Наконец, не может быть сомнений, что обе дамы не способны на подобное предательство. Больше я ничего не могу знать в своем уединении. У вас есть корреспонденты, при помощи которых вам легко было бы, если только стоит труда, добраться до источника и выяснить, как было дело.