Карен Свасьян - Два интервью

Я им говорил: не принимайте на свой счет и продолжайте быть дальше.

Д.Ф. Нет, Вы не просто гонец. Вы сам философ, который должен жить в соответствии со своими идеями (ибо такова Ваша идея), так что убить Вас после этой лекции было бы очень даже правильно, если, конечно, Вы тут же бы не перестали быть философом, и стали кем-нибудь другим. Например, молочником. А может Вы могли бы начать писать такие особые рассказы, которые смогли бы снова вернуть философию к жизни?

К.С. Уверяю Вас, что убить меня было бы ошибкой. Сделай Вы это тем не менее, у Вас было бы достаточно (тюремного) времени, чтобы понять это. Потому что, сказав о смерти философии, я (как раз в Вашем смысле) и стал кем-то другим, пусть не молочником, но другим (а вот кем, простите, не скажу). Так что, убив меня, Вы убили бы ни в чем не повинного, а главное, хорошего человека.

Д.Ф. Но если философии больше нет, то как можно назвать тех, которые продолжают размышлять над самыми трудными проблемами жизни? Неназванные дальние Ницше? Единственные в своем роде Штирнера?

К.С. Нет. Позвольте, я отвечу цитатой из Борхеса. Она несколько длинная, но достаточно точная (прямой ответ на Ваш вопрос в последнем абзаце): «Контакты с Тленом и привычка к нему разложили наш мир. Очарованное стройностью, человечество все больше забывает, что это стройность замысла шахматистов, а не ангелов. Уже проник в школы «первоначальный язык» (гипотетический) Тлена, уже преподавание гармоничной (и полной волнующих эпизодов) истории Тлена заслонило ту историю, которая властвовала над моим детством; уже в памяти людей фиктивное прошлое вытесняет другое, о котором мы ничего с уверенностью не знаем — даже того, что оно лживо. Произошли перемены в нумизматике, в фармакологии и археологии. Думаю, что и биологию, и математику также ожидают превращения… Рассеянная по земному шару династия ученых одиночек изменила лик земли. Их дело продолжается. Если наши предсказания сбудутся, то лет через сто кто-нибудь обнаружит сто томов Второй энциклопедии Тлена.

Тогда исчезнут с нашей планеты английский, и французский, и испанский языки. Мир станет Тленом. Мне это всё равно. В тихом убежище отеля в Адроге я занимаюсь обработкой переложения в духе Кеведо (печатать его я не собираюсь) „Погребальной урны" Брауна» .

Д.Ф. Давайте вернемся к теме Ницше и Штейнер. Меня очень удивил разворот Штейнера к Ницше после его первой и по сути апологетической книги о Ницше. Вы можете как-то пояснить эту ситуацию?

К.С. В этом вопросе, как, впрочем, и в любом другом, очень важно выбрать адекватный подход, то есть, вовремя и точно войти в тему. Когда говорят о Штейнере, следует прежде всего учесть, что речь идет о совершенно необычайном человеке. Что значит необычность? Вы можете представить себе человеческое сознание, в котором живут, а значит и осознают себя умершие? Для нас с вами это мифология. Но попробуйте принять это как факт. Это основа, на которой только и может состояться какой-либо осмысленный разговор о Штейнере. Его внутренний мир, его сознание, чувства, мысли суть между прочим (о прочем я умолчу) умершие, которыми он вовсе не одержим, потому что несет их в себе как собственные нормальные состояния сознания.

Д.Ф. Одержимость - это ведь захваченность сознания бессознательными содержаниями.

К.С. Вы можете себе представить человека, у которого нет бессознательного?

Д.Ф. Нет, не могу.

К.С. Да, это трудно. Настолько же трудно, насколько легко представить себе обратное: человека, потерявшего сознание. Ну так вот, Штейнер потерял бессознание. Мне тоже долгое время было не по силам представить себе такое, но ведь речь идет не о том, что в моих силах, а о том, что есть же между небом и землей вещи, которые нам и не снились. Об этом не нужно гадать, а нужно, при наличии доброй воли к пониманию, просто попытаться жить в этом. Так вот, опыт моей долгой жизни в антропософии (я имею в виду не антропософию антропософов, а антропософию Штейнера) привел меня к узнанию удивительного факта, что Штейнер – человек, содержание внутренней жизни которого даже не просто умершие, а мировое свершение. Он (чтобы сказать это со всей допустимой краткостью) – ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ МИРА.

Что у него с Ницше? Они никогда не встречались. Штейнер видел Ницше один раз в Наумбурге, когда тот уже был болен. Он знал сестру Ницше, Элизабет, и какое-то время по её приглашению работал в Архиве, привел, кстати, в порядок библиотеку Ницше и попутно преподавал Элизабет философию. Но когда он столкнулся с её архивными махинациями и интригами, он открыто выступил с разоблачениями. (Кстати, Эрих Подах напомнил в свое время забывчивым академикам, что Штейнер был первым, кто подал сигналы тревоги в связи с тем, «в чьих руках оказался архив».) Взять хотя бы случай с Кёгелем, редактором ряда томов Науманновского издания. Кёгель был отличным издателем, между прочим и внешне очень похожим на Ницше;он мыслил по Ницше и был ему совершенно конгениален. Элизабет рассорила Кёгеля со Штейнером, очевидно полагая, что так ей будет легче управлять обоими.