Борис Емельянов - История отечественной философии XI-XX веков

Несмотря на оптимизм, который выражался в периодически возникающих идеях о практическом воплощении замысла избранности русского царства, постепенно все более звучит тема о приближающихся великих испытаниях Страшного суда, и так как последнее царство уже существует, то Суд уже совсем скоро. Ожидание в конкретные даты конца света и все, что в связи с этим происходило, фактически есть последствия учения «Москва – Третий Рим», эсхатологического по сути своей. Русский народ затратил бездну душевных и физических сил на реализацию своей мечты о Царстве, о слиянии земного и небесного. И в какой-то мере разочарование в этой иллюзии и привело к окончанию Средневековья.

XVI в. был временем, как мы это указывали, которое определялось идеей единства, цельности и гармонии. «Один из лейтмотивов русского менталитета – отталкивание от раздробленности, разорванности (будь то в мире или в обществе или в душе человека) и стремление к цельности, святости, единству» 79и XVI в. всеми силами стремился к искомой гармонии, не чувствуя ее несбыточность. Поэтому XVII столетие со всеми его потрясениями было закономерно.

XVII в. часто изображают «веком дореформенным», застоем, который был преодолен деятельностью Петра I. Однако его менее всего можно назвать таковым. Это век Смутного времени, социальных и экономических преобразований, целого ряда политических кризисов, религиозных реформ. Да, внешне старый обычай и обряд сохраняются, но перемены все резче вырисовываются на общем фоне, и старину приходится уже восстанавливать, закреплять, заучивать, заставлять ей следовать. Этим отчасти и объясняется требование обряда, церемонии, но уже не как порыва души (как это было раньше), а как болезненной необходимости. Как известно, о нерушимости устоев всегда начинают беспокоиться тогда, когда они рушатся, ощущение же приближающихся перемен не покидает русские тексты уже с начала XVII столетия. В этой упорной защите старины чувствуется запоздалая самозащита. «Это был век потерянного равновесия… век небывалых и неслыханных событий… Век драматический, век резких характеров и ярких лиц» 80, век, который закончился апокалиптическим испугом. «Вдруг показалось: а не стал ли уже и Третий Рим царством дьявольским, в свой черед… В этом сомнении и догадке исход и тупик Московского царства» 81, и на этой точке заканчивается русское Средневековье.

Раскол XVII в. – в мировоззренческих константах – есть конец русского Средневековья. Раскол – мечта о неосуществленной иллюзии под названием «Святая Русь». Он порожден разочарованием, а сам призывает к побегу из реальности, созданию нового мифа. Раскол весь в воспоминаниях о том, чего никогда не было, но что ожидалось почти семь столетий, – в воспоминаниях о «Святой Руси». Опираясь на то или иное понимание «Святой Руси», отечественная средневековая мысль пыталась построить философию истории, а когда стало ясно, что это невозможно, нашелся выход: раскол сам «вышел» из истории: «Раскол есть… исход из истории» – очень точное определение 82. Поэтому наиболее близким к мировоззренческим установкам раскола оказался образ Китежа.

Раскол вполне можно назвать глобальной русской социально-апокалиптической утопией. И без византийских источников здесь не обошлось. Возрастание интереса к сочинениям Ефрема Сирина, Кирилла Иерусалимского, Стефана Зизания с их пророчествами, возникновение на их основе таких русских сочинений, как «Повесть о видении некоему мужу духовну», «Плачь о пленении и конечном разорении Московского государства», «Трактат о Царствии Небесном», подвели русское сознание к расколу раньше, чем реформы Никона достигли своего размаха.

Мечта раскола – построение земного Града. Это была теократическая утопия, в основе которой надежда на то, что мечта осуществилась: Московская Русь и московский царь – залог ее реальности. Но ожидание было обмануто. Этим то и объясняется, что «отступление» Никона взволновало идеологов раскольников меньше, чем «отступление» царя, единственного «истинного» и «православного». Это означало конец Третьего Рима и конец священной истории, так как Четвертому Риму – не бывать.

В настоящем времени, как казалось протопопу Аввакуму и его сподвижникам, происходит то, что история и мир остаются без попечения Бога. В подобной исторической ситуации человек остается наедине с самим собой. И на этом фоне возникают совершенно иные рассуждения о судьбе человека в мире: он перестает быть частью мира и становится его центром. Как писал Д. С. Лихачев, из этой логики рассуждений вырастает индивидуализм Нового времени в русской литературе, философской мысли и протопоп Аввакум яркий представитель новой эпохи, идущей на смену Средневековью.