Виталий Олейник - Жанры восточная повесть и восточное сказание в поэзии М. Ю. Лермонтова

Если вспомнить фильмы 1920 – 1950—х годов о Востоке, в которых изображались караваны, бредущие по пустыне, то может сложиться впечатление, что все они снимались по канону, учитывавшему опыт «Трех пальм». Понятно, что это чистая случайность, вернее, абсолютная закономерность, обусловленная тождеством предмета изображения. Но сходство, тем не менее, поражает. И, безусловно, кинематографичность – один из тех признаков, которые в совокупности и составляют магию поэзии Лермонтова. Многие из его поэтических изображений поданы так, что читатели видят их как бы собственными глазами. Настолько они конкретны и достоверны. Вот и в «Трех пальмах» мы буквально сопровождаем взглядом караван, входящий в оазис и располагающийся в нем «веселым станом». Мы слышим звуки наливаемой в кувшины воды и нисколько не сомневаемся, что перед нами – картина реальности, взятая в ракурсе бытовых подробностей. Поэтому даже тогда, когда Лермонтов начинает изображать то, чего вообще не могло быть, наше воображение с легкостью визуализирует предлагаемое им описание:

Но только что сумрак на землю упал,

По корням упругим топор застучал,

И пали без жизни питомцы столетий!

Одежду их сорвали малые дети,

Изрублены были тела их потом,

И медленно жгли их до утра огнем.

Во-первых, жителям пустынь никогда в голову не приходило в мирное время вырубать в оазисах деревья. А, во-вторых, сжечь свежесрубленную пальму очень трудно: замучаешься дым глотать даже с жидкостью для розжига, которой в те времена не только у арабов, но и у европейцев, разумеется, не было. Поэт ошибся, не учтя восточных реалий? Ничего подобного. Напротив, превосходно владея поэтикой жанра «восточного сказания», Лермонтов под видом довольно простого, безыскусного повествования заставил нас проглотить такое навороченное иносказание, такую туго скрученную параболу, что никакая баллада вынести ее смысловой нагрузки не могла бы. Если считать «Три пальмы» балладой, то необходимо признать, что это – баллада в квадрате, а то и в кубе. Хотя, конечно, подобное предположение попросту ошибочно. Поэт ведь сам указал жанр стихотворения. И не имеется никаких причин ему не доверять. Это, действительно, «восточное сказание», то есть притча. Причем притча почти вселенского охвата и неисчерпаемой универсальности. Можно быть уверенными в том, что с течением времени в ней будут открываться все новые и новые смыслы, так как Лермонтову удалось в этой притче ухватить многие сущностные аспекты человеческого бытия. В частности, в ХIХ веке никто и не подозревал, что «Три пальмы» – одно из первых произведений мировой литературы, в котором вполне отчетливо озвучена мысль о порочности бездумного и бездушного потребительства потомков грешного Адама. Со временем потребительство всенепременно должно будет привести к экологическим угрозам и катастрофам планетарного масштаба.

Экологическая проблематика, разумеется, далеко не главная в «Трех пальмах». Гораздо важнее для этой притчи тема экзистенционального самоощущения в мире, основанном на насилии. Описание упражнений арабского фариса с его смертоносным копьем отнюдь не случайно занимает целую строфу. Оно недвусмысленно указывает на то, что в этой реальности правит сила, что боевое искусство и право на насилие и есть тот фундамент, на котором в самом деле зиждились тогда, как, впрочем, и до сих пор почти все общественные отношения между людьми. Нежелание признавать эту неприглядную истину, ориентация на иные, нереальные, а то и вымышленные константы и ценности – на добро, на справедливость, на ответную благодарность, «на веру гордую в людей и в жизнь иную» – не что иное, как опасный, а подчас и гибельный самообман. Люди вечно недовольны своим существованием в настоящем, даже если Господом была уготована им вполне безбедная и не очень трудная жизнь. Они постоянно ропщут и изо всех сил стремятся улучшать свое положение. Но, как говорили мудрецы: «Бойтесь желаний, они исполнимы». Только приводят эти желания отнюдь не к тем результатам, на которые мы неосмотрительно рассчитываем. Пальмы, как засидевшиеся невесты, радостно встречают караван. Однако вместо долгожданных женихов они сталкиваются с равнодушными, эгоистичными и жестокими первыми встречными, готовыми на халяву воспользоваться их благосклонностью, не испытывая при этом ни малейшего чувства благодарности.

Причем это жестокое изнасилование и истязание отнюдь не несчастный случай. Это – совершенно естественный ход событий в мире, исковерканном и изгаженном первородным грехом. Все высокие идеалы служения обществу и людям в наших условиях существования – благодушный и крайне наивный бред. Обратите внимание на роль «малых детей», с готовностью участвующих в процессе истребления пальм. Страсть к разрушению они впитали даже не с молоком своих матерей. Она заложена в самих генах совращенного, отпавшего от Всевышнего человека. В те времена, когда владение оружием требовало определенной подготовки, а также нужного уровня физической силы, жестокость детей не казалась столь уж неоспоримой истиной. Но сейчас, когда автоматическое стрелковое оружие стало доступным даже подросткам, тысячи и тысячи случаев доказывают, что дети могут быть беспощаднее самих взрослых. Естественная для них жестокость сплошь и рядом превращается в подлинную свирепость, поскольку они вообще не способны еще осознавать чужую боль. Лермонтов воистину мудр, прозорлив и честен. И, слава Богу, что составители учебников по родной речи и по русской литературе в течение второй половины ХIХ и всего ХХ века попросту не поняли смысла «Трех пальм». Они, как заведенные, включали эту чрезвычайно сложную и весьма крамольную притчу в корпус хрестоматий для школьного чтения, наряду с «Родиной», «Бородино», «Когда волнуется желтеющая нива», «Пророком», «Умирающим гладиатором», «Парусом», «Ангелом» и «Веткой Палестины». В советский период, разумеется, этот список пополнился бунтарскими «Мцыри» и «Смертью поэта».