Владимир Кутырёв - Естественное и искусственное - борьба миров

Тенденция к субстанциализации науки и техники отражается в методологических спорах, в частности, сторонников методологического индивидуализма и методологического коллективизма. Превалирует вторая ориентация, установка на то, что в познании надо исходить из целого, а не из элементов, из общего, а не из индивида (так называемый социоцентризм), начинать с идеи (гипотезы), а не с факта. Сначала это считалось приемом «гносеологического оборачивания», теперь же как бы онтологизировалось, вследствие чего можно с уверенностью говорить о кризисе эмпиризма, редукционизма с одной стороны, и приоритете системности, теоретизма – с другой. Нужно, как известно, стремиться к удержанию, опосредованию разных сторон противоречия, но для этого важно видеть их действительное соотношение с той или иной конкретной ситуацией.

В этом отношении нас ждет еще немало сюрпризов. Кто, хотя бы 20 лет назад мог подумать, что в «век науки», в условиях ее полного господства, над нами будут прокатываться волны мифов и суеверий, что толпы людей начнут осаждать колдунов, ясновидцев, гадалок, взвешивать души, изгонять дьявола и т. д. Правда, истины ради надо сказать, что уже в прошлом веке кое-кто об этом думал: «Наука дает тому, кто трудится и ищет в ней, много удовольствия, тому же, кто узнает ее выводы, – очень мало. Но так как постепенно все важнейшие истины должны стать обыденными и общеупотребительными, то прекращается и это малое удовольствие; так при изучении столь изумительной таблицы умножения мы уже давно перестали радоваться.

Можно почти с достоверностью предсказать дальнейший ход человеческого развития: чем меньше удовольствия будет доставлять интерес к истине, тем более он будет падать; иллюзия, заблуждение, фантастика шаг за шагом завоюют свою прежнюю почву, ибо они связаны с удовольствием; ближайшим последствием этого явится крушение наук, обратное погружение в варварство. Опять человечество должно будет сызнова начать ткать свою ткань, после того как оно, подобно Пенелопе, ночью распустило ее». [6] Ницше Ф. Соч. В 2-х томах. Т. 1. М., 1990. С. 373–374.

Обобщением этих новых явлений можно считать признание нашим философским сообществом, до тех пор «традиционно материалистическим», бытийности культуры в целом. В 80-е, начале 90-х годов рухнул один из краеугольных камней исторического материализма. Из «отражения бытия», из «надстройки общества» не только наука, но и любое знание, остальные формы культуры начали рассматриваться как саморазвивающиеся, а значит, «реальные». Не обходится и без крайностей, когда вся философия трактуется как философия культуры или вовсе вытесняется культурологией. Один из первых на бытийный характер культуры обратил внимание В. П. Визгин. «Знание о мире – это тоже своего рода мир. Что же узнал человек в своем познании? Он узнал, что из мира исхода нет. Все созданные им продукты, знание и культура оказались тоже мирами. Осваивая и преодолевая мир в культуре и познании, человек не выходит из него. Непредсказуемость, спонтанность, вязкость и непрозрачность бытия не исчезли. Они как бы из первого, физического мира перекочевали в ментальный мир (открытие подсознания) и в мир самого объективного знания. Человек по-прежнему окружен миром, более того, он сам несет его в себе. В принципе любое творение человека, выводящее на контакт с бытием, ведет себя как мир, т. е. как автономное образование, наделенное, бесконечностью значений, открытое для дальнейшего явления и бросающее своей „неисчерпаемостью“ вызов человеку как своему творцу…» [7] Визгин В. П. Культура – знание – наука // Наука и культура. М, 19 в 4. С. 62.

Как всякая подлинно мировоззренческая идея, при знание собственной бытийности культуры и, следовательно, наличия у нее постчеловеческого измерения ценно тем, что, расширяя горизонт наших представлений о мире, освещает, выводит из тупика многие частные проблемы. Теперь, например, гораздо плодотворнее обсуждать, каким образом, почему и в каком смысле культура, особенно в ее научно-технической ипостаси может нести человеку как добро, так и зло, не удовлетворяясь тезисом, что все дело в применении, в технологии. Этот тезис давно уже работал со сбоями, ибо не давал объяснения, почему проблемы, вызванные научно-техническим прогрессом, носят глобальный, не зависящий от социального устройства, характер. Нельзя сказать, что человек когда-либо полностью властвовал над обстоятельствами. Но его могущество в овладении природной стихией постоянно росло и одновременно крепло убеждение, что на смену царству необходимости придет царство свободы. Сейчас обнаружился внутренний кризис могущества человека, обостривший проблемы экологии, гуманизма, общим знаменателем которых является становление постчеловеческой цивилизации. Оказывается, что «вторая природа» развивается по законам, с которыми надо считаться как с объективными, а стихийность может носить сознательный, например, «управленческий» характер, вследствие чего нерациональное, неразумное способно выступать в разумной форме.