Александр Марков: Европейская классическая философия

В отличие от других средневековых корпораций со своими цеховыми секретами, университет был открытой корпорацией, доступной для всех, кто смог сдать экзамен. Так, университет стал первым местом научной публичности. Потом эта публичность далеко не всех радовала: например, для ренессансных гуманистов она была грубоватой, а для королевских дворов новой Европы – слишком консервативной. Поэтому как альтернатива университетам создавались разные академии, как более свободные научные кружки, где можно было вести себя смелее, чем в университете.

Скажем, в Италии академии часто носили шуточные названия, например Академия отрубей во Флоренции, созданная в 1583 г. Они имели свои обычаи и ритуалы. А Лондонское королевское общество, открытое в 1660 г., оказалось в авангарде новых естественных наук, признавая не авторитеты, а только эксперимент. Кому не нравилось, что в университетах учат по книгам, те создавали академии и лаборатории. Созданная в 1887 г. лаборатория Луи Пастера, как показал ее современный нам историк науки Бруно Латур, имела успех не потому, что получила хорошие результаты в борьбе с болезнями, но потому что была устроена не как университет, а как бюро, и поэтому легко взаимодействовала с государственной бюрократией. Но важно, что университет был публичным пространством; а что это такое, поясню одним примером.

В 2000-е годы одна молодая исследовательница написала про торговые центры как публичное пространство: туда может прийти кто угодно, найти себе досуг по душе и просто пообщаться, ничего не покупая. На это старший коллега возразил, что торговый центр вовсе не так свободен – он рассчитан на то, чтобы люди покупали, заманивает их в ловушку и контролирует их перемещение и совсем уж неудобен для свободного общения: и стулья расставлены, и освещение поставлено так, чтобы посетители общались недолго, а шли бы, скорее, за покупками. По сути, оба правы, просто смотрят на вопрос под разным углом, исходя из личного опыта или опыта своего города. Для молодой исследовательницы важно, как молодежь может присвоить себе чужое пространство, скажем, сесть за столики, предназначенные только для еды, и начать переписывать конспекты друг друга. А для старшего ее коллеги, давно уже преподавателя, важно, что есть нормы дисциплины везде – и в университете, и в торговом центре. Только в университете они подчинены поиску истины, а в торговом центре – коммерческим задачам этой организации.

Заметим, что для обоих оппонентов торговый центр – место, где могут появиться студенты, и о студентах они думают больше, чем о других посетителях, только по-разному понимают отношения между студентами и этим пространством.

Средневековый университет, бесспорно, был публичным пространством, самым открытым местом в городе, где можно было встретить студентов из любых стран и краев, любого происхождения и воспитания. Единство этого публичного пространства поддерживалось культурой диспута: средневековые диспуты на защите диссертации или же между профессорами могли длиться несколько дней, хотя чаще не больше дня – по библейскому завету примиряться до заката солнца. На диспут мог прийти кто угодно, как и на лекции, то есть чтения: в такой открытости профессоров окружающему миру опять же видели выполнение требования апостола давать ответ о содержании веры любому спрашивающему.

Об университете как о публичном пространстве говорит слово «кампус», впервые употребленное в Принстонском университете, созданном в 1746 году в Америке. Кампусом, буквально лужайкой, в древнем Риме называли центральную часть Форума: на Форуме находилось множество храмов и лавок, а центральная часть была свободна, и там могли проходить любые обсуждения и дискуссии. Так и в Принстоне: в центре корпусов различных факультетов был кампус, где представители разных специализаций могли сойтись и обсудить вопросы, как научные, так и административные.

Итак, университет – не просто место, где одни учатся, а другие учат. Это место «современности» в том смысле, что любое знание не существует только как когда-то полученный вывод, но как то, что может быть употреблено прямо здесь и сейчас независимо от того, как задумывал употребление этого знания тот, кто его добыл. Чтобы пояснить эту мысль, приведу еще один пример. В одной дискуссии профессиональный искусствовед возмущался комментарием знатока искусства, восхищавшегося воздействием эффекта прямой перспективы в ренессансных произведениях. Профессионал указывал, что для ренессансного живописца важны сюжеты, тогда как перспектива остается служебным техническим приемом. Благочестивый живописец думал о Благовещении, а не о схождении точки на горизонте.