Мартин Гал: Рецепты

Шумно у меня повсюду. В комнате, в городе, в голове. Сегодня мне сказали, что я не такой, как все. Слабое утешение, ибо я всегда надеялся узнать, что я какой-то особенный. Теперь мне смешно, но раньше меня попросту захлестывало тщеславие. Любой ничтожный успех я раздувал как воздушный шар. И страшно не то, что этот шарик удачи лопал и исчезал, как мыльный пузырь, поражало другое – моя счастливая рожа при любых раскладах. Я оставался доволен всегда, даже тогда, когда меня оставляли в дураках.

Я всегда находил оправдание, даже когда меня подвергали заслуженной и жесткой критике. Напуская серьезность, я начинал лукавить, а по лукавству, я смог бы стать чемпионом мира. Во мне всегда было так много от лукавого, что это отталкивало людей с удвоенной силой. Я ни с кем не мог долго дружить. Ничего не получалось, даже при сходстве мыслей и чувств мне удавалось всё испортить не прилагая никаких усилий. Раньше я чувствовал себя скверно, когда расходился с очередным другом, но теперь неудача в дружбе больше не расстраивает меня. Я лукаво подмигиваю себе, а зеркало отвечает: ты не виноват.

Я отношусь к людям предвзято. Я жду от них плохого и очень плохого. Заранее лишаю их презумпции невиновности и наделяю способностью только ко злу. Добрые поступки меня впечатляют, а доброта дураков ставит мою этическую систему под вопрос. Я полагал и смею заверить всех, что так точно считаю и ныне, что человек без культурных ценностей и культурных влияний не может научиться отличать добро от зла. Я отдаю мораль в руки интеллекта. И терплю бедствие на всех фронтах. Люди усыновляют чужих детей, слаборазвитая в умственном отношении женщина не бросает ребенка, который родился уродом, единственный сын идет на войну добровольцем, хотя никто его к этому не принуждает, получает ранение и становится калекой. Люди совершают тысячи добрых дел и при этом не делают никаких умственных усилий. Они не выбирают, даже не думают. Они просто действуют. По наитию. Верно. Безошибочно. И только я не могу ничего понять. Откуда у них это чутье на добро, это желание делать доброе? Неужели это шестое чувство или некое седьмое? А я этим чувством добра обделен. Мне понадобились горы книг и годы размышлений, чтобы подвести себя к добру. И я добр, но доброта моя выдуманная. Такова моя геометрия добра: солнце и куча дерьма – это одно и то же.

Я знаю, что у меня было детство, но ничего не помню. Совершенно пусто – ни воспоминаний, ни страхов, ни надежд. Я выхожу на крыльцо и делаю полный задумчивости вид. Хочу казаться умнее и важнее. Даже перед самим собой лукавишь, даже себя пытаешься обмануть. Но не выходит, как не стараюсь.

Мне всегда хотелось знать свою родословную. Кто мне предшествовал в генетике мысли, откуда мои заботы и мечты? Не могу же я сам, без никого, начать вдруг рассуждать, при этом так точно и смело?

Обычно человек знает, откуда пришел. Знает кто его родители, дедушки и бабушки. Дедушка полюбил бабушку, и родили они папу, который встретил маму, которая родила меня. Но почему у меня так мало всего взятого у родителей и так много получено от чужих и незнакомых мне людей?

Может у меня больше родственников, чем я полагаю? Разве не Достоевский – мой прадедушка, а Камю – не мой отец? Откуда это ощущение, что Кафка мне дороже брата, а Цветаева – моя родная сестра? Почему Ницше ближе мне родного дяди, и разве не я плачу, когда умирает мой друг Винсент Ван Гог? Где границы моего «Я», из чего оно состоит, какие сгустки энергии определили и обозначают этот фантом – меня? Если реальность несомненна, то я всего лишь попытка ее обоснования, точка, в которой сходятся все ураганы и моря. Феномен присутствия без причины – таким мне видится тот, которого все именуют мной.

Жизнь состоит из отрывков, как рулон туалетной бумаги, который уменьшается с каждым днем. Бумага может быть мягкой и нежной или жесткой и твердой. Разной бывает и жизнь. Настоящее уходит с шумом воды, а прошлое попадает в канализационные стоки. Есть только будущее, но никто не знает, сколько его осталось, следовательно: ни у кого ничего нет. Нет ни будущей жизни, ни запасного рулона.

Зачем мне выкапывать из себя фрагменты, разве по одному осколку можно узнать мозаику? Часть целого, говорят, содержит все признаки целого. Как бы не так! Ученые обманывают и себя и других. Познание – как слабительное: пронесет, и не увидишь главного. Слова какие-то жидкие, скользят, проваливаясь внутрь листа.