Неля Мотрошилова - Путь Гегеля к «Науке логики» (Формирование принципов системности и историзма)

Скоро мы убеждаемся, что понимать эти по видимости абстрактные характеристики надо вполне конкретно. Так, в первом мире будет властвовать не какое-то примитивное вожделеющее сознание, а сознание, которое будет «вожделеть» изящно, по-французски; оно само сразу распадется на два гештальта: государственную власть и богатство, а государственная власть, в свою очередь, «составится» из «верховной власти», в роли которой выступят обобщенно вылепленные французские короли (с их самыми близкими родственниками и доверенными лицами), и «благородного сознания», в котором не представит никакого труда узнать французское дворянство, и прежде всего придворную клику. «Богатство», понятно, выступит в костюме буржуа-толстосумов. О «втором мире» пока говорить подождем – ему свое место и время. Гегель подготавливает сцену при помощи различений, где абстрактные «в себе», «для себя» и т.д. как бы уже переплетаются с толстой сумой буржуа или со шпагами дворян. Пример: «Хотя богатство есть то, что пассивно или ничтожно, оно есть равным образом всеобщая духовная сущность, столь же постоянно получающийся результат труда и действования всех , как он снова растворяется в потреблении всех. В потреблении, правда, индивидуальность становится для себя или единичной индивидуальностью, но само это потребление есть результат всеобщего действования, точно так же это богатство со своей стороны порождает всеобщий труд и потребление всех» 20.

Подобные ремарки будут иметь немалое значение в канве феноменологического действия: с их помощью автор будет разъяснять, что именно «по сути» происходит, что стоит за внешними конфликтами обрисованных гештальтов-персонажей. Так вот: само по себе «ничтожное и пассивное» богатство сильно тем, что оно связано с трудом (зависимость господского сознания от рабского, от труда раба получает тут удачную конкретизацию). Но у Гегеля богатство – правда, потому, что оно «опосредует» потребление приведением в движение труда – определяется как формообразование, стоящее на стороне «всеобщей духовной сущности». Этого не следует забывать тем, кто хочет сделать из Гегеля безусловного критика капиталистического отчуждения. Ибо автор «Феноменологии…», объявив буржуа-толстосума пассивным и ничтожным, совсем иначе оценил его роль, когда тот стал «порождать» «всеобщий труд и потребление всех». Далее разбираются своеобразные идеологии, спорящие вокруг проблемы богатства: одна утверждает, что богатство есть нечто «хорошее», есть благо, поскольку оно «стремится к всеобщему потреблению», а вторая провозглашает богатство «дурным», считает его злом, поскольку оно несет угнетение, неравенство. Гегель переходит от этих дискутирующих моралистических гештальтов к другой идеологии, при помощи которой «благородное сознание» начинает осознавать свое положение в системе государственной власти – и, конечно, оправдывает, приукрашивает свое положение.

На сцене в первый раз блеснуло золотым шитьем своего костюма «благородное сознание». Главное, однако, в том, о чем думает, что утверждает это сознание. А оно поначалу утверждает свое «равенство», свое равное право по отношению к общественной власти и богатству. Тут все просто и прозрачно: ведь в государственной власти благородное сознание имеет «свою простую сущность» (читай: это и есть власть, защищающая интересы дворян и ими порожденная), да и служит оно ей с повиновением и уважением. Богатство? Его благородное сознание признает тем, что дозволяет себе служить, и тем «поднимает до себя», уравнивает с собой. Иначе ощущает себя «низменное сознание»: оно проникнуто мыслью о своем неравенстве с «обеими существенностями» (читай: с королевско-дворянским и буржуазным сословиями), видит в верховной власти «оковы и подавление для-себя-бытия , а потому ненавидит властителя, повинуется с затаенной злобой и всегда готово к мятежу…» 21. В нескольких словах метко передана психология некоего обобщенного «третьего сословия» 22.

И снова выход благородного сознания. На этот раз появляется оно как частный гештальт беззаветного служения верховной власти, в чем оно само видит и героизм, и доблесть; у Гегеля все получается прямо-таки зрительно, объемно: «…оно есть лицо , которое отказывается от владения и наслаждения собой и совершает поступки и действительно в пользу существующей власти» 23. Нельзя, учит Гегель, недооценивать побуждений и действий столь ревностного, самозабвенного служения, благодаря ему государственная власть и является «действительной» властью. Есть и другие типы, например «гордый вассал», который действует в интересах государственной власти, но не опускается до заведомой сервильности, тем более что ему есть что сказать против власть придержащих: «Его язык , если бы дело касалось собственной воли государственной власти, воли, которая еще не возникла, представлял бы собой совет, который он давал бы для общего блага» 24.