Александр Секацкий - Философия возможных миров

Впрочем, Фрейд, бросивший вызов представлениям о континуальности психики, заслуживает упрека в наименьшей степени. Исследованные им механизмы вытеснения, рационализации и прочие инструменты инаковидимости важны для сквозного исследования разрыва. А вот тезис Гегеля насчет «могущества духа», состоящего в том, чтобы «удержать себя в абсолютной разорванности», следует дополнить: не только удержать, но и отдавать себе полный отчет о разрыве всех гомогенностей, о неизбежности разрыва, о том, что истина бытия состоит в его разорванности.

Если игнорировать изъятия объектов и их фрагментов еще как-то удается ценой допусков, неточностей, недостающей массы и избыточных теорий, то просто игнорировать выдергивания людей, видимо, невозможно, напряжение сил, страхов, забвения чревато истерическим, а то и шизофреническим срывом. Навык игнорирования дыр в континууме подстрахован эвфемизмами и экивоками, вроде бы нечто прикрывающими, намекающими на что-то, но тем самым еще тщательнее скрывающими. Приведу примеры. Вот эвфемизм «серенький волчок» – на его месте, конечно, могла бы оказаться Баба-яга, злой дух или еще кто-нибудь…

Волки съедят, Баба-яга заберет – в одной только русской традиции таких формул десятки. Попробуем разобраться, каково содержание послания и его смысл. Послание разворачивает картину весьма и весьма далекую от действительности, действительность явно не имеет отношения к предостережению относительно диких зверей, которые водятся в диком лесу и могут растерзать. Серенький волчок – это совсем другое. Он ведь не водится в темной комнате, не бегает по тротуарам и городским улицам, не караулит в садиках и яслях. Зато во всех этих местах (и, похоже, во всех местах вообще) водится нечто совсем другое, иносказательно именуемое, например, Сереньким Волчком (далее с прописной). Или тем жрыкающим, сидевшим в оркестровой яме, но и там оно (он) было, конечно, в переодетом виде.

Странность Серого Волчка, его неуместность, проглядывает сквозь эвфемизм незатейливых высказываний. Зачем пугать детей? Зачем убаюкивать их теми же словами, которыми их только что пугали? Общим в семантическом поле глаголов «съест», «унесет», «заберет» является то, что не останется следов , поэтому не годится просто «убьет», «умертвит», несмотря на несколько большую степень реальности соответствующей угрозы. Есть и промежуточное состояние «по кусочкам не соберешь». Какие уж кусочки… В целом тотальность исчезновения обычно подчеркивается (иррациональность, правда, состоит в том, что подобные колыбельные адресованы собственным детям), куда более надежно сокрыто другое обстоятельство, а именно абсолютная непостижимость, немотивированность пришествия Волчка и его последующего деяния (что, наверное, впечатлило Норштейна и вдохновило его на «Сказку сказок»). В заговорах взрослых пришествие Серенького Волчка может быть вторичным образом мотивировано непослушанием, баловством, беспокоящим поведением и прочими пустяками, но такая мотивация только лишь затемняет тайну его Пришествия. Если в словах, которые сказаны в сердцах (будешь доставать – волку отдам), заметна подмена, привнесение некоторого «воспитательного резона», то в убаюкивающей колыбельной покров эвфемизма минимален: не ложися на краю… Всего-то заснул на краю – этого уже и достаточно для волка, уже и схватит, и утащит во калиновый лесок, под ракитовый кусток, умчит в тридевятое царство… А будешь предусмотрительным (послушным), ляжешь у стеночки и – что ж, с той же вероятностью или, лучше сказать, непредсказуемостью Волчок выхватит и оттуда.

Почему? А потому что в мире, по которому он шастает, нет стеночек , этот континуум не полон, он с дырками и прорехами: даже при самом строгом математическом слежении появляются объекты, не выводимые из континуума, не доказуемые и не опровергаемые в нем. Там, где выдергивают людей без объяснения причин (да и без наличия оных), там мы все на краю. И это «там» – здесь , вот в чем дело. Здесь, за соседним углом, в отчем доме, в детской спальне.

Думается мне, что не случаен интерес к простой детской песенке, не случаен и удивительный мультфильм Юрия Норштейна – воистину запредельная сказка, повествующая о том, о чем принято дружно молчать и что может быть озвучено лишь в двух тональностях – либо в тональности леденящего ужаса, либо в интонации детской колыбельной, всегда вмещающей в себя самую радикальную философию мира.