Бертран Рассел - Завоевание счастья

Смирение бывает двух разновидностей: первое коренится в отчаянии, а второе – в несокрушимой надежде. Первое порочно, тогда как второе благотворно. Человек, потерпевший столь фундаментальное поражение в жизни, что у него не осталось надежд на значимые достижения, может научиться смирению отчаяния; если так произойдет, он откажется от любой созидательной деятельности. Он может маскировать отчаяние религиозной фразеологией или рассуждать о том, что созерцание является истинным предназначением человека, но никакая маскировка внутреннего поражения не в состоянии скрыть практической бесполезности и предельного несчастья.

Человек, чье смирение опирается на несокрушимую надежду, действует совсем иначе. Надежда, которая непобедима, должна быть по-настоящему большой и безличной. Каковы бы ни были мои личные действия, я могу уступить смерти или какому-то заболеванию; я могу проиграть врагам; могу обнаружить, что выбрал неразумный, неверный путь, который не приведет к успеху. Крушение чисто личных надежд происходит в мириадах вариантов и может оказаться неизбежным, однако в случаях, когда личные чаяния составляют часть какой-то большой надежды, персональный провал, сколь угодно сокрушительный, вовсе не является полным поражением. Человек науки, мечтающий о великих открытиях, может ничего не добиться или забросить научную работу вследствие удара по голове, но, если он искренне жаждет развития науки, а не сосредоточен исключительно на собственном вкладе, ему не суждено испытать такое же отчаяние, какое постигает человека, влекомого к исследованиям сугубо эгоистическими побуждениями. Тот, кто трудится во имя какой-то действительно важной реформы, может столкнуться с тем, что все его усилия пошли прахом из-за войны, и он уже не дождется реализации поставленных целей при жизни. Но он не впадает из-за этого в отчаяние, при условии, что его интересует будущее человечества как такового, а не только собственная участь.

Рассматриваемые случаи суть те, когда смирение проявлять труднее всего; но есть и другие, когда смиряться намного проще. Это те случаи, когда страдают лишь второстепенные цели, тогда как основные продолжают реализовываться и внушать надежду на успех. Например, человек, занятый важной работой, способен смиренно встречать супружеские невзгоды; если его работа действительно поглощает с головой, он будет воспринимать такие побочные неурядицы с тем же спокойствием, как и дождь за окном, – то есть как досадную помеху, по поводу которой глупо расстраиваться.

Некоторые не в состоянии терпеливо переносить даже малозначительные проблемы, которые, если дать им свободу, составляют большую часть нашей жизни. Такие люди злятся, опаздывая на поезд, пышут яростью, когда обед плохо приготовлен, впадают в отчаяние от забившегося дымохода и клянутся отомстить всему промышленному мировому порядку, не получив вовремя чистую одежду из прачечной. Энергии, которую такие люди расходуют на тривиальные проблемы, было бы достаточно при разумном использовании на свершение поистине великих дел. Мудрый человек попросту не замечает пыль, оставленную горничной, игнорирует картошку, недоваренную поваром, и не злится на сажу, которую не убрал трубочист. Я не хочу сказать, что он не предпринимает никаких шагов для исправления перечисленных упущений, если располагает свободным временем; я лишь отмечаю, что он реагирует без лишних эмоций. Беспокойство, раздражение и злость – вот эмоции, которые откровенно бесполезны. Те, кто их испытывает, могут сказать, что подобные чувства нельзя преодолеть, и я сам далеко не уверен, что с ними возможно совладать при помощи каких-то иных способов, кроме фундаментального смирения, о котором говорилось выше. Та же сосредоточенность на больших обезличенных надеждах, которая позволяет человеку справляться с личными неудачами на работе или с неурядицами в браке, пригодится в ситуации, когда ты опаздываешь на поезд или роняешь зонтик в грязь. Только большая цель исцелит человека, склонного к досаде и раздражительности.

Человек, освободившийся из-под власти страхов и тревог, обнаружит, что жизнь стала намного веселее, чем была, когда его все и постоянно раздражало. Персональные причуды знакомых, от которых раньше хотелось вопить в голос, ныне кажутся не более чем забавными. Когда мистер А. в триста сорок седьмой раз пересказывает анекдот о епископе с Огненной Земли, такой человек добродушно ставит в памяти зарубку (мол, вот это снова случилось) и не ощущает никакого желания поведать в ответ собственную байку. Когда каблук ботинка отлетает по дороге на ранний утренний поезд, этот человек, после соответствующих ругательств, приходит к выводу, что в истории мироздания это событие не имеет никакого судьбоносного значения. Когда он предлагает даме руку и сердце, а в этот миг является надоедливый и скучный сосед, он мысленно пожимает плечами – дескать, никто от подобного не застрахован, за исключением Адама, да и у того были свои неприятности. Нет предела тем утешениям, которые он может придумать для избавления от мелких невзгод посредством причудливых аналогий и диковинных параллелей. Полагаю, всякий цивилизованный мужчина и всякая женщина обладают неким мнением о самих себе, и любой досадует, когда случается нечто противоречащее этому мнению. Надежнее всего иметь не один автопортрет, а целую галерею, и выбирать тот, который соответствует конкретному событию. Пусть некоторые портреты выглядят слегка смешными – нельзя же изо дня в день воображать себя героем высокой трагедии! Нет, я не предлагаю вживаться в роль комедийного клоуна, ибо подобные люди изрядно раздражают; требуется толика такта для выбора портрета, соответствующего ситуации. Конечно, если человек способен забыть себя и вообще не играть никакой роли, это замечательно. Но если роли становятся второй натурой, необходимо иметь широкий репертуар и избегать однообразия.