Константин Поповский - Фрагменты и мелодии. Прогулки с истиной и без

ЦАРСТВУЮЩАЯ ИСТИНА. Истина царствует? Никакого сомнения. Но не стоит забывать, что помимо этого она еще хихикает, плюется, скалит зубы, капризничает, играет с нами в прятки, свистит, когда ей этого хочется, быть может, даже испражняется или совокупляется с себе подобными или, скорее, все же с себе неподобными истинами. Она подмигивает, прихорашивается, говорит глупости, скандалит и флиртует; но самое главное, Истина лжет, лжет на каждом шагу, даже тогда, когда она говорит правду, – может быть больше всего именно тогда. При всем том, Истина остается Истиной; она повелевает нами, простыми смертными, которым в силу прирожденной слепоты дано слышать только ее царственные повеления. И хотя смертные тоже хихикают и лгут, но можно ли сравнить свободную и вдохновенную ложь Истины с тем обезьяньим, годным лишь для обезьяньих ушей языком, на котором мы обманываем и себя, и других? Ведь по самой своей природе наш убогий язык способен вмещать только правду. Оттого язык божественной лжи также похож на наш, как язык Гомера на крики и сопение павиана. Правда, время от времени мы имеем возможность убедиться, что валаамова ослица – не такая уж и редкость на нашей земле. Вдруг то там, то здесь, среди моря косноязычной правды, поднимаются фантастические и иллюзорные островки лжи. Не потому ли Истина так снисходительна к философам, что они, в отличие от прочих, обладают потрясающей и редкой способностью лгать, – способностью позаимствованной, конечно же, у самой Истины, – лгать, забывая всякий стыд и отдаваясь этому с вдохновением, достойным корибантов?

Если всегда (или почти всегда) мы сами предпочитаем необходимости свободу, то есть ли у нас основания отказывать в этом Истине? Истина всегда пребывает вечно и неизменно? Чудесно, – и пусть себе и дальше пребывает в неизменности, когда ей этого хочется. Ну, а когда не хочется? Ведь, по правде говоря, с пребывающей Истиной мы встречаемся только в философских трактатах, где она, и в самом деле, ведет себя некоторым образом, как пребывающая. Ну, а в других местах? За столом, в лесу, в любовной игре, в ненависти или печали, – разве не в свободе сталкиваемся мы с ней лицом к лицу, и разве не сама она свободна выбирать, явиться ли ей перед нами вечно пребывающей или одержимой, сумасшедшей, лживой, с целомудренным ли выражением на челе или с искривленным сладострастием ртом?.. Быть может, наше желание запереть Истину в границах необходимого – это только свидетельство нашей жажды властвовать и повелевать, которая не хочет делиться ни с кем и ни с чем. Если это так, то уместно спросить: так ли уж мы далеки от Истины, как привыкли думать? И не платит ли она нам в ответ тем же самым?

К ВОПРОСУ ОБ ИСТОЧНИКАХ НАШЕГО ПОЗНАНИЯ. Если бы мне вздумалось вдруг заявить, что в общении со шлюхами я приобрел истины значительно более приятные, чем те, которые мне удалось почерпнуть сидя за книжным столом, меня, возможно, легко пожурили бы, указав, что по невежеству ли или из-за невнимательности я соединил два несоединимых понятия. Ибо кто же не знает, что Истина и удовольствие две вещи несовместимые.

Тем большее удовольствие доставил бы мне случай утверждать, что в общении со шлюхами я приобрел истины не только более приятные, но и более истинные, чем те, которые не желают знать ничего, кроме собственной истинности. – Но кому же придет теперь охота отчитывать меня за непочтительное отношение к святая святых? Все обожатели истины знают, что есть вещи, которые лучше не замечать.

Претензии философии осветить все сущее и не-сущее в их незыблемом Порядке и Единстве, остаются, увы, и сегодня не больше, чем претензиями. Отчего так? Ведь Единство и Порядок, наверное, совсем не так уж и плохи. Возможно, и познание также не такая дурная вещь, как это часто кажется. Возможно, все дело, и правда, в нашей неспособности и нашей ограниченности, мешающих нам подобрать к нужной двери ключ? Впрочем, не следует ли взять в расчет и другое? Кто знает, быть может, существует множество вещей просто не имеющих никакой охоты, чтобы их познавали, не желающих жить в трогательном единстве со всеми прочими, а в особенности с нами? Вещей, которых начинает тошнить от одной мысли о «всеобщей связи всех явлений» или об истине, как главном источнике нашего знания. Пока не будет доказано обратное, будем считать, что философия – только одна из великого множества игр, в которые играет с нами Истина. Не больше, но, возможно, – и не меньше. Теряет ли она от этого свою ценность или, наоборот, заново приобретает ее, – судить об этом я предоставляю другим.