Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

12 февраля они достигли Лугано, где угодили в объятья одного из самых характерных буржуазных гранд-отелей, напоминающего волшебную гору эллинизма. Элизабет отмечала даже самых незначительных знаменитостей, среди которых особенно выделяла графа фон Мольтке, брата великого фельдмаршала. Там их ожидали салонные игры, театральные представления, концерты и приятнейшие экскурсии на расположенную неподалеку гору Бре, с которой открывался великолепный обзор. Двадцатисемилетний холостяк и профессор, Ницше пользовался большой популярностью и обратился в светского льва. Он незамедлительно залез на гору Бре выше, чем остальные. Вынув из кармана томик «Фауста», он стал читать из него вслух, пока они «осматривали величественный весенний ландшафт и поражались невероятным богатствам мира». «Наконец он выронил книгу и своим мелодичным голосом начал рассуждать о том, что только что прочел и что мы все увидели, как если бы мы, отринув нашу пустую северную узость и мелочность, доросли до более высоких чувств и целей и теперь, расправив крылья и расхрабрившись, набравшись энергии, могли теперь двинуться на самый верх, навстречу солнцу» [25].

К сожалению, фон Мольтке во время прогулки к озеру простудился. «К ужасному огорчению всей нашей группы, он скончался, – писала Элизабет, но общей ее жизнерадостности это почти не омрачило. – Какими счастливыми и безоблачными были те три недели в Лугано: вокруг нас царил запах фиалок, солнечный свет, прекрасный аромат гор и весны! Я до сих пор помню, как мы шутили и смеялись; мы были так беззаботны, что даже приняли участие в карнавальных празднествах. В четвертое воскресенье Великого поста один итальянский дворянин пригласил нас в Понте-Треза. Когда я сейчас вспоминаю, как мы, немцы из Hôtel du Parc [26], танцевали друг с другом и с итальянцами на местной рыночной площади (у меня перед глазами до сих пор предстает Фриц, весело отплясывающий в хороводе), все это кажется мне каким-то бесконечным счастливым карнавалом».

Пока Элизабет рссказывала о веселых крестьянских танцах, ее брат писал свою первую книгу – «Рождение трагедии из духа музыки», где излагал выводы, к которым он пришел за годы нефилологического осмысления происхождения и цели греческой трагедии и ее неизменной важности для настоящего и будущего культуры.

Влияние первой книги Ницше «Рождение трагедии из духа музыки» оказалось гораздо значительнее, чем те мелкие и уже устаревшие сейчас идеи, которые привели Ницше к ее написанию. Книга задумывалась частично как страстное юношеское обличение культурной деградации своего времени, а частично – как манифест культурного возрождения только что объединившегося германского государства благодаря деятельности Рихарда Вагнера. Книга сохраняет свое значение как памятник революционного восприятия тончайших переходов между рациональным и инстинктивным, между жизнью и искусством, между миром культуры и реакцией на него человека.

Знаменитый зачин книги гласит, что как размножение зависит от дуализма полов, так постоянное развитие искусства и культуры в веках зависит от двойственности аполлонического и дионисийского начал. Как и два пола, эти начала ведут между собою постоянную борьбу, которая лишь изредка прерывается периодами примирения. Аполлоническое начало он связывает с пластическими искусствами – главным образом скульптурой, но также и живописью, архитектурой и снами, которые до Фрейда не считались беспорядочными вспышками подсознательно подавляемых чувств, но сохраняли свое древнее значение пророчеств, откровений и просветлений. Аполлоническое начало можно назвать более-менее очевидным, поддающимся описанию; оно приблизительно соответствует шопенгауэровскому «представлению». Мир Аполлона, «в жестах и взорах которого с нами говорит вся великая радость и мудрость “иллюзии”, вместе со всей ее красотой» [19][1], состоит из моральных, рациональных личностей, являющих собой principium individuationis («принцип индивидуации, индивидуальное начало»).

К дионисийскому началу относятся музыка и трагедия. Дионис, дважды рожденный сын Зевса, считался в Древней Греции одновременно человеком и животным. Он представлял собой притягательный мир экстраординарного опыта, переходящего границы бытия. Бог вина и опьянения, алкоголя и наркотиков, ритуального безумия и экстаза, бог вымышленного мира театра, масок, перевоплощений и иллюзии; бог, чье искусство изменяет коллективное или индивидуальное поведение его последователей, которые подвергаются трансформации.