Франсуа Федье - «Мир спасет красота». В России

Вот эти пять слов:

Reinheit aber ist auch Schönheit.

Чистота, однако, это тоже Красота 72.

Как прокомментировать эти слова? Как, размышляя, проследить за сентенцией поэта? Я мог бы сказать: в ночную эпоху нигилизма чистота сама по себе уже красота — в том, что она поддерживает различение.

Но предоставим лучше комментарий другому поэту. Рембо в конце «Алхимии слова» пишет:

Это в прошлом. Теперь я научился приветствовать красоту 73.

В самом деле, нигилизм проходит сам собой. Уметь ПРИВЕТСТВОВАТЬ красоту есть не что иное, как поддерживать в целости и сохранности 74, во всей чистоте ту незримую гармонию, в которой бьется сердце мира.

Милан, 9 мая 2001 года

Мы с моей женой были в Москве со вторника 17-го до четверга 26 сентября 2002 года. Не один год Владимир Вениаминович торопил меня: «Приезжайте, — писал он, — приезжайте скорее». Эту настойчивость я понимал неверно, думая, что он намекает на «политические» перемены — конец «оттепели», переход ситуации под контроль «антидемократических сил». Но в «мире», в котором мы живем, хоть на Западе, хоть в России, уже нет места для политики в подлинном смысле слова. Воображать себе обратное — значит лишь показывать, что мы не имеем понятия о том, чем политика могла бы, а вернее, должна быть.

Предупреждение моего друга имело иной смысл, который я понял после возвращения в Париж, вспоминая нашу с ним последнюю прогулку 25 сентября. Владимир Вениаминович, его жена Ольга Евгеньевна, двое из их детей, Олег и Дмитрий, и мы с женой — все вместе поехали в Сергиев Посад, в Троице- Сергиев монастырь в самый день праздника святого Сергия Радонежского 75.

Это было странное посещение, в течение которого внешним образом ничего не произошло — как будто мы, западные люди, остались снаружи, не сумев понять, было ли намерением наших русских друзей показать нам что-либо. Погода была прекрасной; ясный, солнечный осенний день, нежно-си- нее небо, листва берез уже пожелтела. Это место, которое прославляет Павел Флоренский, — арестованный советской властью 25 февраля 1933-го и расстрелянный 8 декабря 1938 года, — в своем тексте «Троице- Сергиева лавра и Россия» 76. Мы провели здесь несколько часов; просто гуляли и смотрели. Но когда уходили, Владимир Вениаминович, отведя меня немного в сторонку, шепотом сказал (скорее себе самому, чем мне): «Уже не так, как раньше». Еще одно воспоминание того дня: здание Духовной академии. Мы хотели зайти. Молодой монах за компьютером объявляет нам, что посещения не разрешены.

Накануне, когда мы говорили о Сергиевом Посаде, Владимир Вениаминович сказал, что Павел Флоренский — которого за несколько месяцев до того мой друг Жан-Франсуа Рол- лен 77настойчиво советовал мне читать — называл это место центром Мира 78. Перечитывая в эти дни статью «Троице-Сергиева лавра и Россия», я, кажется, смог лучше понять и то, что писал Флоренский, и то, что сказал мне Владимир Вениаминович. Что же он мне сказал? «Отец Флоренский говорит об обители преподобного Сергия как о центре мира»? Или: «Уже не так, как раньше»?

Мой русский друг хотел показать мне Россию. Россию, чей облик — думает он (но именно ли это он думает?) — сегодня размывается. Что же до меня, то для чего еще я приехал сюда, если не узнать, смогу ли я увидеть Россию. Но что для меня Россия? Всю жизнь она для меня связана прежде всего с книгами, но с книгами определенного рода: теми, в которых отражен некий исключительный, некий очень интенсивный способ жить и быть человеком. Кроме того, Россия для меня — это еще иконы. Наконец, для меня (но уже с гораздо большими трудностями, так как я не знаю языка) это еще и русская поэзия.

В первый вечер, едва мы прибыли в его маленькую квартиру на улице Кадомцева (между речкой Яузой и железной дорогой, ведущей в Сибирь 79), Владимир Вениаминович подал мне № 56 красивого журнала «XX век», посвященного тому, что весь мир называет «Серебряным веком», то есть периоду в истории русского мира (свидетелем которого был Рильке) с конца XIX века до ленинской «революции», отмеченному творческим порывом и духовным брожением, достойным самых плодотворных периодов человеческой истории. Когда я листал журнал, меня не покидала мысль: только благодаря открытому в эти кипучие годы Россия смогла пережить то, что отец Сергий Булгаков называл «варварством, духовным нашествием гуннов на русскую землю, раздавленную чугунным прессом „советской власти“ вместе с миллионами человеческих жизней» 80.