Константин Пигров - Бытие и возраст. Монография в диалогах

Наконец, третий такт – это то, что происходит сейчас, когда человек приходит к пониманию, что Земля – это не остров, Земля – дом, за который мы несем ответственность, по крайней мере вся суша, а в перспективе – и поверхность суши земного шара с прилегающим к ней шельфом. Островом становится Солнечная система. Обсуждается проект: нельзя ли радиоактивные отходы отсылать в космос, потому что в пределах земного шара мы их не в состоянии переработать. Ставится также вопрос: нельзя ли на Луне добывать редкие ископаемые, которых нет на Земле. И океан – это уже даже не Солнечная система, а Галактика, синкретически слитая со всем космосом.

Таким образом, преодолевается гелиоцентрическая модель мира. Мы начинаем понимать, что наша Солнечная система есть всего лишь одно из образований на периферии Галактики. Земля как пространственная единица сначала составляет основу океана, затем переходит в разряд острова и в перспективе становится домом. Такая ритмика экстенсивной экспансии человечества во Вселенной отвечает новоевропейской идеологеме. Человечество неудержимо расширяется, и в этом расширении линейность его времени. Это мифологема прогресса – номадистская мифологема, позиция Одиссея (в противоположность Гектору, сидящему в Трое).

Новоевропейская цивилизация вообще мыслит себя как некий сверх-Одиссей. Вспомним К. Э. Циолковского: «Земля – это колыбель человечества». Земля – это колыбель, это дом как инобытие материнского чрева. Но, как говорит К. Э. Циолковский, вечно в колыбели жить нельзя 118. И отсюда – порыв вдаль. И достижение бессмертия – но уже применительно ко всему человечеству – мыслится как бесконечное расширение человечества во вселенной: человечество возникло однажды, но парадоксально предполагает существовать вечно. Мне нравится такая постановка вопроса: эта безудержная линейность – что для неё вся история мировой философии, предполагающая, что всё, имеющее начало, должно иметь конец?!

А. С.: Почему темпоральное воспринимается как последовательное, а не как параллельное? Это, в сущности, вопрос того же порядка, что и вопрос о кажимости восхода и захода солнца. Конечный ответ на него состоит в том, что достоверность ego cogito, достоверность самосознания обеспечивается максимальной разгрузкой момента сейчас , так сказать, истреблением, «обрубанием» всех хвостов, так что кантовское определение «я» как трансцендентального единства апперцепции 119, мы могли бы дополнить другим: «я» – это дистанцированность от всех внешних хронопоэзисов. Великое множество их вплетено в психическую реальность, спектр собирательного времени здесь исключительно богат, нет богаче его во вселенной. Но пребывание «я» осуществимо лишь через неимоверное усилие дистилляции, по крайней мере достоверность я как ego cogito. В этой данности все хронопотоки стёрты и расплющены, каждое «я» представляет собой некий прообраз, модель вселенской катастрофы. «Я» – это всякий раз коллапс Вселенной, свершившийся в одной локальной точке, благодаря чему, собственно, и возможно трансцендирование, выход за пределы посюстороннего, взгляд на всё остальное как на внешнее, внеположное, не принадлежащее этой точке. Соответственно, каждый акт познания предстает как большой взрыв (пусть даже с маленькой буквы), как лавинообразное заполнение бездны непознанного, не существующего как данность зримостью, схватыванием, внезапной «знаемостью». То есть теория пульсирующей вселенной подтверждается каждым актом познания, каждой материализацией ego cogito.

Психическую реальность и реальность эгологии разделяет пропасть, превышающая по глубине психофизический и психофизиологический водоразделы, но всё же трансцендированию рано или поздно суждено добраться и до собственных оснований, в частности, до восстановления объема собственного текущего хронопоэзиса, аннигилируемого в каждом большом взрыве, в каждом акте ego cogito.

Тогда трансцендирование трансцендирования и должно представлять собой распускание жгутика, вернее, сжатого, скрученного почти до одномерности, жгута, что означает движение в противоход когитации, покидание позиции трансцендентального субъекта, по отношению к которой всё находимое и преднаходимое расположено вне меня и является феноменом. Восстанавливая объемность хронопоэзиса, приходится неизбежно расплачиваться утратой отчётливости различения между предметом и субъектом познания, приходится совершать некоторый дрейф от ясного и отчетливого к смутному и расплывчатому, и реальность, обретаемая в ходе такого расфокусирования, – это не совсем реальность мыслимого, но это, безусловно, есть опыт обогащённой хроносенсорики. Психическая реальность субъекта есть чрезвычайно сложная полихронная конструкция, но феноменологически субъект есть результат взрывной аннигиляции всех хроноизмерений, сжатие всего объема в точку, откуда весь мир дан как внеположный, как ещё не существующий в качестве познанного или просто мыслимого. Отсюда и феноменологическая простота «я», подчеркиваемая даже И. Кантом, и его же непостижимая историческая и эволюционная сложность. Но восстановление объема, реанимация сжатых хроноизмерений возможно, пусть даже на самой кромке познаваемости.