Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

«Как период кризиса, так и период процветания наступает на континенте позже, чем в Англии. Первоначальный процесс всегда происходит в Англии; она является демиургом буржуазного космоса. На континенте различные фазы цикла, постоянно вновь проходимого буржуазным обществом, выступают во вторичной и третичной форме… Если поэтому кризисы порождают революции прежде всего на континенте, то причина их все же всегда находится в Англии. В конечностях буржуазного организма насильственные потрясения естественно должны происходить раньше, чем в его сердце, где возможностей компенсирования больше. С другой стороны, степень воздействия континентальных революций на Англию вместе с тем является барометром, показывающим, в какой мере эти революции действительно ставят под вопрос условия существования буржуазного строя и в какой мере они касаются только его политических образований» [30].

Маркс проводит четкое разделение между маргинальными зонами «буржуазного космоса», где классовая борьба раньше всего приводит к взрыву, и центром капиталистического производства. И если верно то, что революционные преобразования не исходят от этого «демиурга буржуазного космоса», то верно также, и то, что его трансформация определяет социальное содержание каждой возможной революции пролетариата, которая не ограничивается изменением политической структуры страны [31].

Маркс и Энгельс никогда не утверждали, что может существовать «социализм только в одной стране», особенно в стране экономически и политически отсталой; напротив, они часто повторяют, что революция разрывает наиболее слабое звено в капиталистической системе. Этот лейтмотив проходит через теорию революции Маркса, прозвучал он и у позднего Энгельса, даже если революционная искра позднее сместилась на периферию «буржуазного космоса», на восток, в Россию [32]. Когда сорок лет спустя, в 1895 году, Энгельс вновь возвращается к теме Марксоватруда о классовой борьбе во Франции и пишет к нему знаменитое «Введение», Англия к тому времени уже полностью находится вне политических рамок революционного развития пролетариата, несмотря на то что и у Энгельса нет никаких сомнений относительно того, что освобождение пролетариата может произойти только тогда, когда в революционный процесс будут вовлечены нации, господствующие на мировом рынке.

Когда Энгельс, пересматривая опыт революций вплоть до Парижской коммуны, констатировал, что форма борьбы образца 1848 года во всех отношениях устарела, то это объяснялось в основном двумя причинами. Период «революций сверху», начавшийся после 1851 года вкупе с бурным промышленным развитием, позволил в значительной степени прояснить и поляризовать классовые отношения, так что, как это красноречиво продемонстрировала Парижская коммуна, если и верно то, что пролетариат еще не созрел для революции, то столь же истинно и то, что не может быть никакой другой революции, кроме пролетарской [33].

В течение двадцатилетия, прошедшего после Парижской коммуны, сформировалась пролетарская армия, но она стояла намного ниже правительственной армии по своей стратегии, боевой технике и средствам коммуникации; следовательно, она не могла рассчитывать на достижение победы одним ударом, путем восстания или уличного сражения. Энгельс, таким образом, предупреждает против решительного боя, который может спровоцировать противник и который придется вести в условиях, когда классовый враг будет иметь полное преимущество благодаря военному производству, находящемуся в его руках, контролю над коммуникациями и возможной поддержке значительной части мелкой буржуазии. Но это предупреждение не имеет абсолютно ничего общего с принципиальным отказом от любого насилия в любом варианте революционного переворота. Как ни велико различие между ситуациями, существовавшими в 1848 и 1895 годах, Энгельс никогда не ставит абстрактно вопрос об альтернативе между мирным и насильственно-революционным путем к социализму; пролетариат, по его мнению, не может исключить в принципе ни один из двух путей.

Энгельс писал: «Тогда – множество туманных евангелий различных сект с их панацеями, теперь – одна общепризнанная, до предела ясная теория Маркса, четко формулирующая конечные цели борьбы; тогда – разделенные и разобщенные местными и национальными особенностями массы, связанные лишь чувством общих страданий, неразвитые, беспомощно переходившие от воодушевления к отчаянию; теперь – единая великая интернациональная армия социалистов, неудержимо шествующая вперед, с каждым днем усиливающаяся по своей численности, организованности, дисциплинированности, сознательности и уверенности в победе. Если даже и эта могучая армия пролетариата все еще не достигла цели, если вместо того, чтобы добиться победы одним решительным ударом, она вынуждена медленно продвигаться вперед, завоевывая в суровой, упорной борьбе одну позицию за другой, то это окончательно доказывает, насколько невозможно было в 1848 г. добиться социального преобразования посредством простого внезапного нападения» [34].