Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

Маркс делает три наброска ответного письма Вере Засулич. И наконец 8 марта 1881 года он коротко сообщает ей, что его анализ «Капитала» не содержит доказательств ни за, ни против жизнеспособности русской сельской общины, но что он убежден, что эта сельская община может стать опорой социального возрождения России [41]. Однако суждения, не включенные в окончательный текст письма, затрагивают как раз центральную проблему значения неодновременностиили, как говорит Маркс, одновременности различных стадий производства в идентичной исторической обстановке для исхода революционного развития. Насколько верно то, что России не пришлось проходить через весь этот «долгий инкубационный период развития машинного производства, чтобы добраться до машин, пароходов, железных дорог и т.п.», настолько верно и то, что одновременность коллективных способов производства и капиталистического способа производства позволяла ей воспользоваться положительными завоеваниями и тех, и другого.

«Россия – единственная страна в Европе, в которой общинное землевладение сохранилось в широком национальном масштабе, но в то же самое время Россия существует в современной исторической среде, она является современницей более высокой культуры, она связана с мировым рынком, на котором господствует капиталистическое производство» [42].

Но русская сельская община отличается от других примитивных общин и от их новых форм, частично уцелевших во времена Маркса, не только своей исторической средой. Она тоже характеризуется сосуществованием индивидуальных и коллективных элементов, их имманентным дуализмом, то есть содержит в себе в зародыше элементы своего распада и одновременно возможности развития по современному пути. Верно применительно к ней и то, что необходимо революционное восстание, чтобы она могла стать «отправным пунктом той экономической системы, к которой стремится современное общество» [43]. Независимое развитие совершенно исключается, ибо, как заявляет Энгельс в 1894 году, «нигде и никогда аграрный коммунизм, сохранившийся от родового строя, не порождал из самого себя ничего иного, кроме собственного разложения» [44].

Но тут возникает целый ряд вопросов, которые становятся ясными и понятными, если рассматривать их на примере России, и которые в своей совокупности касаются, по сути дела, всей теории революции, как она трактуется в последних трудах Энгельса. Даже неоднократно и недвусмысленно утверждая, что, где бы ни вспыхнула революция, ее успешный исход невозможен, если не будут революционизированы социально-экономические отношения в наиболее развитых капиталистических странах, он тем не менее повторяет в предисловии к четвертому немецкому изданию «Манифеста» ту же самую мысль, которую вместе с Марксом сформулировал уже в 1882 году и которая сводится к тому, что Россия представляет собой передовой отряд революционного движения в Европе и русская революция может стать сигналом для начала пролетарской революции на Западе [45]. В 1885 году он описывает существующую в России ситуацию в том смысле, что достаточно «небольшого толчка», чтобы опрокинуть целую систему, что бланкизм в конце концов может прижиться на русской почве в условиях, когда «страна подобна заряженной мине», к которой достаточно поднести фитиль, чтобы народная энергия из потенциальной превратилась в кинетическую: «Это один из исключительных случаев, когда горсточка людей может сделать революцию, другими словами, одним небольшим толчком заставить рухнуть целую систему» [46].

Мотивируя эту взрывную силу, этот революционный потенциал, Энгельс использует именно аргументы сосуществования неодновременных стадий производства, в корне отличных друг от друга.

«В стране, где положение так напряжено, где в такой степени накопились революционные элементы, где экономическое положение огромной массы народа становится изо дня в день все более нестерпимым, где представлены все ступени социального развития, начиная от первобытной общины и кончая современной крупной промышленностью и финансовой верхушкой, и где все эти противоречия насильственно сдерживаются деспотизмом, не имеющим себе равного, деспотизмом, все более и более невыносимым для молодежи, воплощающей в себе разум и достоинство нации, – стóит в такой стране начаться 1789 году, как за ним не замедлит последовать 1793 год» [47].

Не следует говорить о чисто буржуазной революции, потому что она разрушила бы именно те натуральные общинные элементы русского развития, которые должны быть преобразованы в социалистическую собственность. Весьма показательным является тот факт, что, согласно точке зрения Энгельса, единство русского общества поддерживалось фактором, прямо противоположным тому, который действовал на Западе: если на Западе общественное единение зиждется на законе стоимости, то в России оно обеспечивается государственным деспотизмом, характерным для всех форм производства, которые Маркс обозначает как азиатский способ производства [48].