Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

Значение этих особенностей позиции Ленина в дискуссиях 90-х годов можно полностью оценить, если рассматривать их в перспективе последующего развития его политической мысли. В первых работах Ленина подробно разъясняется огромное значение «субъективного фактора» – революционной сознательности и организованной воли – в историческом процессе: обнаруживается, что он глубоко интересуется аграрным вопросом, отказывается рассматривать крестьянство как «реакционную массу» (точка зрения, характерная для меньшевиков и, в общем, для II Интернационала) [35]. Эти работы проливают свет на его политическую тактику, основанную на союзе не с либералами (как требовал этого Плеханов), а с демократическими крестьянскими партиями. Но все это относится уже к последующему периоду.

Пользуясь возможностью бросить ретроспективный взгляд, мы можем отметить, что в дискуссиях XIX века между народниками и русскими марксистами как одни, так и другие формулировали основные проблемы, однако ни тем, ни другим не удавалось предвидеть будущего. То, что в 1917 году социалисты-революционеры, «неонародники», выступили в поддержку «буржуазной» политической демократии (несмотря на традиционную неприязнь народников к политической свободе), а революционные марксисты ликвидировали ее (несмотря на то что в дискуссиях с народниками в 90-х годах все они, включая Ленина, ее защищали), действительно явилось гегелевской «иронией истории». Предвидение народников того, что за свержением самодержавия в России последует социалистическая революция и что она произойдет не через слишком большое время после буржуазной революции, оказалось верным. Однако обнаруживалась необоснованность оптимистической веры народников в то, что подобное развитие не повлечет за собой слишком высокой «цены прогресса», то есть что социалистическая индустриализация после революции не потребует больших человеческих жертв. В 1917 году Плеханов видел в Ленине продолжателя дела Ткачева и справедливо заметил, что большевистская революция в основных своих предпосылках противоречила его интерпретации марксизма [36]. Таким образом, победа марксизма в России была достигнута не в соответствии с теориями и предсказаниями «отца русского марксизма».

Учитывая растущую силу русского революционного движения в России, способствующего делу социализма, Маркс и Энгельс должны были поставить перед собой типично «народнические» вопросы: возможна ли победа социализма в России до того, как русский капитализм достигнет западноевропейского уровня? Возможна ли победа социалистической революции в отсталой стране до победы социализма в более развитых странах Запада?

В 1882 году в предисловии к русскому (плехановскому) переводу «Манифеста Коммунистической партии» Маркс и Энгельс отвечали на эти вопросы следующим образом:

«Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития» [37]

Энгельс выразил аналогичное мнение еще в 1875 году в ходе своей полемики с Ткачевым («О социальном вопросе в России»). Подчеркивая тот факт, что развитые страны Запада были гораздо ближе к социализму, нежели отсталая Россия, Энгельс в то же время допускал, что русская крестьянская община была в состоянии выжить до момента, когда можно было бы превратить ее в более высокую форму – коммунистическую – сельскохозяйственной единицы. Однако, по его мнению, осуществление подобной возможности зависело от предшествующей победы пролетарской революции на Западе.

В 1894 году в «Послесловии к работе „О социальном вопросе в России“» Энгельс заявил, что возможность «спасти» русскую общину уже исключалась из-за успехов русского капитализма. Он к тому же утверждал, что такая возможность была всегда сомнительной, чисто теоретической и что о ней говорилось исключительно по тактическим соображениям, с целью не разочаровать русских революционеров.

Полезный комментарий к этому утверждению мы находим в письме Энгельса к Вере Засулич от 23 апреля 1885 года. Становится ясно, что по его мнению, истинно исторической задачей русских революционеров было свержение царского самодержавия и что он не принимал всерьез их социалистические убеждения. Поэтому он не разделял озабоченности Плеханова по поводу того, что «захват власти» социалистами-революционерами исказит нормальный ход развития России. Послереволюционная реальность, утверждал Энгельс, всегда отличается от субъективных целей, которые ставят перед собой революционеры, поскольку в этом случае всегда превалирует историческая необходимость. «Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, – что сделанная революция совсем непохожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории…» [38]. Если бы члены «Народной воли», чью героическую борьбу Маркс и Энгельс поддерживали с энтузиазмом, могли прочитать это письмо, им бы, конечно, не понравилось, что о них говорят как о бессознательных орудиях иронической рациональности истории.