Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

«Таким образом, – утверждал Каутский, – с точки зрения экономики не исключено, что капитализм познает новую фазу, то есть распространение политики картелей на сферу внешней политики, фазу ультраимпериализма» [72].

Каутский ожидал от войны следующих великих перемен: появления американского колосса в качестве основной силы капитализма в мировом масштабе, после того как закончится призрачная борьба между Германией и Великобританией за мировое господство; взрыва антиколониальной борьбы; краха царской России.

В этих условиях политические партии должны бороться за демократический мир, восстановить после войны основы своих политических действий, перестроить Интернационал.

Для Каутского это не означало, что социализм потерял актуальность, даже кратковременную. Однако он был убежден в том, что существует двоякая возможность, для встречи с которой социалистическое движение должно подготовиться: возможность того, что выживет капитализм, и возможность прихода социализма. Чтобы заставить уважать свою силу, социалистические партии, после того как они добьются полной политической демократии, располагают лишь одним средством – завоевать доверие большинства пролетариата. Социализм уже актуален. Для того чтобы он стал реальностью, нужны «субъективные данные» политической зрелости пролетариата. Таким образом, возвращение на путь, прерванный войной, в рамках политической демократии стало для Каутского conditio sine qua non (непременное условие – лат.) прихода социализма в Германию и Европу.

Известно, что после начала мировой войны Каутский потерял положение великого лидера, идеолога международного социализма. И вполне понятны причины этого падения его, так сказать, статуса. В период II Интернационала он представлял собой теоретика, почти «гаранта» неукротимого движения социализма к власти. Неистовство межимпериалистической войны разметало колоду карт, которую он сам составил. Для многих марксистов – социал-демократов он продолжал оставаться «высокочтимым учителем», но в то же время был уже чем-то вроде пережитка, хотя еще не совсем отошел, особенно в какие-то определенные моменты, от своих острых позиций в политической борьбе и в особенности в крупных идеологических спорах. Причиной того, что Каутский лишился той роли, которую он в прошлом сам для себя создал, то есть роли теоретика и хранителя организационного и политического единства партий в рабочем движении, явилось прежде всего отсутствие единства в международном социализме.

В ходе войны он оказался под перекрестным огнем таких революционеров, как Роза Люксембург и Ленин, считавших Каутского (с его тезисами о прерванном пути, по которому следует идти дальше, с его защитой парламентской демократии, являющейся, по мнению Ленина и Люксембург, «буржуазной», с его теорией «ультраимпериализма», отрицавшей идентичность империализма и высшей стадии капитализма) теоретиком социалистического «болота», и в то же время под огнем таких людей, как «немецкие социал-империалисты» и «социал-империалисты» других государств, которые видели в «демократическом пацифизме» Каутского позицию абстрактного идеолога, неспособного понять задачи национальной войны.

Когда в немецкой социал-демократии определился раскол, приведший к возникновению Независимой социал-демократической партии (НСДП) в апреле 1917 года, Каутский примкнул к этой новой организации, которая явилась сплавом самых несходных позиций на основе одного лишь отклонения «социал-империализма» социал-демократического большинства. В новой партии оказались Каутский и Бернштейн, Роза Люксембург, Меринг и Клара Цеткин, Ледебур и Гаазе. Примечательно, что Каутский поддержал раскол, считая, что после войны исчезнет взаимная желчность и появятся условия для восстановления единства партии.

После ноябрьской революции 1918 года в Германии Каутский выступал как против Носке и ему подобных, так и против спартаковцев, считая и тех и других виновными в том, что они препятствовали подъему в стране движения за демократический парламент и свели на нет условия упорядоченного сосуществования классов. Он надеялся на подъем промышленности, на мирное соревнование между классами в рамках демократической республики, на восстановление политического единства немецкого пролетариата в качестве условия для создания социалистического правительства и постепенной социализации экономики. Отсюда совершенно ясно, почему в послевоенный период Каутский все более приближался к социал-демократическому большинству (в его ряды он вернулся в 1922 году) и в итоге оказался в резком конфликте с немецкими и русскими коммунистами. Он с энтузиазмом приветствовал вторую русскую революцию в феврале 1917 года и, понимая стратегическое превосходство большевиков над меньшевиками и эсерами, не выказывал себя предвзятым противником захвата власти большевиками. Но после роспуска Учредительного собрания большевиками и явного провала в России какой бы то ни было возможности демократическо-парламентского пути, после установления политической диктатуры большевистской партии и после превращения большевизма в революционную международную альтернативу «капитулянтскому» социализму в качестве обобщенной перспективы диктатуры пролетариата, построенной по большевистской модели, Каутский стал выразителем идеологической оппозиции социал-демократии большевизму. И в этом качестве – как теоретик – он на какое-то время вновь обрел международный авторитет. Две самые крупные работы Каутского, направленные против большевизма, назывались «Диктатура пролетариата» и «Терроризм и коммунизм». Оба эти труда получили широкий отклик со стороны коммунистов, и особенно со стороны Ленина и Троцкого, в чьих глазах Каутский окончательно скатился на позиции «ренегатства». Многочисленные отклики свидетельствовали о большом значении этой полемики.