Витторио Страда: Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

Раскол, наметившийся между социал-демократами и коммунистами (прочие мелкие марксистские группы все больше теряли свое значение), не должен вести к недооценке того факта, что у этих двух группировок левых сил все еще оставалась обширная область совпадения взглядов. Это явление четко прослеживается в самые первые годы существования Коминтерна, до того как у коммунистов и тех, кто действительно хотел присоединиться к большевистскому лагерю (сюда входили целые социалистические партии), наметилась общая твердая линия. В то же время из статьи Дж. Маррамао явствует, что интеллектуальные контакты между марксистами обеих крупнейших международных группировок имели место и позднее, несмотря на резкую полемику между коммунистами и социал-демократами и на проводимую ими политику, что все более затрудняло их взаимоотношения.

Другими словами, несмотря на ужесточение полемики, многообразное внутреннее развитие марксизма свидетельствует о его жизненности и, как показывает статья Дж. Уиллета, является признаком его глубоких связей с культурными движениями современности. Конечно, советская «культурная революция», представленная в статье В. Страды, опасно повлияла на весь идеологический опыт коммунистического марксизма, тем не менее необходимо подчеркнуть, что марксизм не изменил своего плюралистического характера, хотя в отличие от эпохи II Интернационала и от наших дней в период III Интернационала за ним этого не признавали.

Необходимо также отметить, что после 1917 года марксизм развивался в более сложной и драматической обстановке, чем в эпоху II Интернационала. Ему пришлось выдержать волну несбывшихся надежд и ожиданий, возникших в связи с крахом революций в Европе после первой мировой войны, с пусть и недолгим периодом стабилизации капитализма, завершившимся глубочайшим мировым кризисом 1929 – 1933 годов, с подъемом фашизма и разгромом легальных движений рабочего класса в отдельных странах, которые до 1914 года считались его оплотом, а также в связи с войной, освобождением от фашизма и созданием новых государств, руководимых марксистами, ликвидацией колониальных империй в большей части мира и, наконец, с бурным экономическим развитием мировой капиталистической системы в 50 – 60-е годы. Каждое из перечисленных событий ставило марксистскую теорию и стратегию перед лицом новых явлений и вынуждало пересматривать, приспосабливать и изменять уже апробированные методы анализа гораздо чаще и драматичнее, причем нередко более неожиданно, чем это было до 1914 года. К тому же подобный пересмотр и развитие марксистской теории были теперь затруднены тем обстоятельством, что исчезновение преемственности между довоенным и послевоенным периодами мешало простому возобновлению предшествующих дискуссий. Характерной чертой социал-демократии стала отныне ее адаптация к тому миру, в котором ее партии решали в общей борьбе за победу социализма все более скромные задачи; грань между демократическим либерализмом и борьбой за власть рабочего класса, между развитием «организованного капитализма» и возможным переходом к социализму становилась все менее ощутимой, несмотря на все еще сохранявшиеся в среде немецких социал-демократов и австромарксистов старые марксистские определения. Не удивительно, что марксисты, не принадлежавшие к социал-демократии, предпочитали просто оспаривать ее взгляды, вместо того чтобы разобраться в попытках социал-демократов выявить общий характер новой фазы развития капитализма.

В то же время совпавшее со всем этим превращение коммунистического марксизма во все более жесткую ортодоксию, блокировавшую любую историческую модификацию заученных раз и навсегда «уроков марксизма», исключительно затрудняло реалистическое обновление марксистского анализа и делало практически невозможным правильное применение критериев марксистской критики к развитию новых социалистических обществ в рамках коммунистического движения. Как это видно из статьи А. Агости, еще более затруднила анализ новой экономической, социальной и политической реальности та роль, которую коммунисты приписывали «теории» в эпоху Коминтерна. Неизбежная идеологическая слабость, которая из этого вытекает, хорошо видна на примере неполного и зачастую бессвязного теоретического анализа и соответствующего практического подхода коммунистов в течение многих лет к такому явлению, как фашизм.

Все это обусловливает еще одну особенность марксизма в период, начавшийся в 1917 году, которая уже сама по себе затрудняет задачу историков: дело в том, что развитие теории марксизма во многом неотделимо от конкретных политических действий марксистских партий, поскольку это часто связано с необходимостью обосновывать или теоретически оправдывать изменения в политических решениях; совершенно не отработана, кроме того, и теоретическая терминология, являющая собой важный аспект этого развития, поскольку необходимые формулы могли бы вступить в противоречие с предшествующими теоретическими схемами или официальной ортодоксией, а потому их следует читать лишь между строк текущих политических суждений или же выводить из реальных действий марксистских организаций. Так, например, отношение коммунистов к национальному вопросу, конечно же, не оставалось неизменным (см. статью М. Гайека о «большевизации»), и тем не менее определить эти изменения нелегко, поскольку они не были сформулированы теоретически (это было сделано лишь в особых условиях и в литературе таких компартий, как австрийская и индийская). Официальная теория оставалась замороженной в том виде, в каком ее изложил Сталин в 1913 году, точно так же, как официальная теория империализма окаменела в ленинской формулировке 1916 года. Поэтому в отличие от эпохи II Интернационала писать историю марксизма в период III Интернационала без постоянных экскурсов в историю Советского Союза или марксистских партий, принимая во внимание все политические формы социализма, гораздо труднее.