Витторио Страда: Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

К тому же после Октябрьской революции марксизм перестал составлять содержание, или, вернее, содержимое, единого международного движения и единой полемики. Коммунистические трактовки марксизма с тех пор были разобщены с социал-демократическими взаимным непониманием и враждебностью до такой степени, что каждая из сторон нередко доходила в полемике до обвинения своего противника в фашизме, что на церковном языке было бы равнозначно приверженности к дьяволу. Причем необходимо подчеркнуть, что ни один из лагерей не был однородным по своей внутренней структуре, хотя вплоть до 1956 года международное коммунистическое движение, в котором доминировала советская компартия, навязывало как партиям, так и их членам максимально возможное единообразие. И тем не менее даже это движение вынуждено было примириться – как это сделал Социалистический интернационал – с определенной гетерогенностью, обусловленной неодинаковыми, а иногда и прямо противоположными интересами различных коммунистических партий. Все это расширяло и обостряло дискуссии между твердыми марксистами и марксистами разных направлений, которым (в особенности в рамках коммунистического движения) все чаще и чаще присваивались наименования, считавшиеся уничижительными (троцкизм, люксембургианство, бордигизм и т.д.).

Наконец, надо иметь в виду, что марксистское движение приобрело тогда всемирный характер. С этого момента стало невозможно ограничивать его историю рамками одной лишь Европы и – в еще меньшей мере – Северной Америки: после 1917 года любая история марксизма должна отводить соответствующее место Китаю, Индии, Японии, Латинской Америке (если уж говорить о географических регионах), а также проблемам колоний и полуколоний или, как повелось говорить после второй мировой войны, так называемого третьего мира. Необходимо иметь в виду, что движения, распространившиеся в этих регионах, родились преимущественно под влиянием – прямым или косвенным, непосредственным или перспективным – русской революции.

Следовательно, настоящий том должен неизбежно быть посвящен – в позитивном или негативном плане – прежде всего коммунистическому («большевистскому») марксизму. Это, естественно, не означает, что существует только этот вариант марксизма, хотя нужно заметить, что авторы, которые в период между двумя войнами объявляли себя марксистами, были преимущественно членами, сочувствующими или, по крайней мере временно, активистами коммунистических партий и групп. Также верно и то, что публикация трудов Маркса и Энгельса в этот период, как уже отмечалось в первом томе, была осуществлена благодаря коммунистическому движению. Тем не менее некоторые социал-демократические партии продолжали называть себя марксистскими; их теоретики и идеологи были вовлечены в широкую полемику против коммунизма ленинского типа, а в то же время коммунистические партии выступали против социал-демократии. (Две статьи И. Гетцлера о дискуссии по поводу русской революции и о Мартове иллюстрируют некоторые моменты этой полемики.) В тот период речь шла в основном о партиях, участвовавших или готовившихся участвовать в правительстве и не намеревавшихся (об этом они заявляли открыто), по крайней мере в ближайшем будущем, построить социализм. Статьи П. Мерхава и Дж. Маррамао об австромарксизме рассматривают развитие именно такого некоммунистического марксизма. Мы не касались отдельно развития немецкой социал-демократии, поскольку исследование Э. Альтфатера – пусть и в общих чертах – показывает, что в интеллектуальном плане австромарксистская линия была и у нее определяющей (в частности, благодаря Гильфердингу). Можно также добавить, что в период между двумя войнами социал-демократические партии стали прибежищем некоторых марксистских деятелей, исключенных из коммунистических партий или отошедших от них (например, Леви и Розенберг в Германии).

Из статей данного тома хорошо видно, что и сам коммунистический марксизм отнюдь не представлял собой теоретически однородного движения, хотя верно и то, что уже с середины 20-х годов предпринимались систематические попытки приписать ему ортодоксальность советского типа (см. статью М. Гайека о «большевизации» коммунистических партий). Как в СССР, так и в международном плане большевизм сформировался из различных левых движений. В России он соединил последователей Ленина не только с группами и людьми, которые до того не признавали его позиций, но – в особенности в экономической области – и с бывшими меньшевиками, эсерами и прочими (см. статьи Р. Дэвиса и А. Ноува о дискуссиях того периода). Весьма показателен с этой точки зрения и предложенный В. Страдой сравнительный анализ биографии В.И. Ленина и Л. Троцкого как мыслителей. В международном плане, как показывает А. Агости, коммунистическое движение сложилось как объединение различных групп левых марксистов довоенного периода и тех революционеров, которые первоначально были анархистами или анархо-синдикалистами, а также многочисленных представителей интеллигенции и активистов (яркий пример тому Д. Лукач), перешедших на сторону Маркса благодаря урокам Октября. Некоторые из них недолго пробыли в «большевиках» (см. статью М. Гайека о левом экстремизме). Открытая дискуссия в коммунистическом лагере в конце концов была задушена с помощью чисток, расколов и репрессий. Тем не менее вплоть до середины 20-х годов она носила оживленный характер и не совсем заглохла даже в конце периода, которым заканчивается первая часть данного тома.