Ален Бадью - Философия и событие. Беседы с кратким введением в философию Алена Бадью

Не то чтобы Бадью хотел заставить нас выполнять тяжелые требования. Когда в нас живет субъект, он понимает счастье включения в Идею и верности ей. Лучше бороться за равенство как политическую Идею, чем принимать фактическое и структурное неравенство; лучше жить ради любви среди бурь, банальностей и, несомненно, тарелок, которыми в ссоре бросают друг в друга, чем ради банального предписания желания – «Наслаждайся!», предписания недостаточного или невротичного, как каждый, на самом деле, знает. Жить ради этого познания реального, которого, возможно, сложно достичь и которое потребует моего терпения, но чей созерцательный плод я уже вкушаю, – жить ради нового знания, а не ради обманок лживых, астрологических или медийных речей. Жить ради счастливого понимания того, как меня пронзает произведения искусства, а не ради производства все новых и новых развлечений.

Понять, что такое включение в Идею, можно лишь тогда, когда мы откажемся от всякого представления о психологическом субъекте, о том, что мы как раз и считаем свой сутью, «собой». Субъект и сознание – не равноценные вещи. Сознание может быть слепым к событию, его истине, Идее, освещая лишь животную жизнь. Субъект, конечно, должен быть сознательным, иначе он просто не смог бы распознать ни событие, ни его сохраняющий след, не смог бы стать верным им и включиться в них. Но для того, чтобы возвыситься до субъекта, сознания недостаточно. Точно так же необходимо снова и снова утверждать решениями эту верность, удерживать момент решения, на который можно опереться, чтобы продолжить во имя события.

Следовательно, в каждом человеке, который делает из себя субъекта, есть акт осознанного признания. Но не слишком-то много мы поймем в субъекте, если сведем его к имеющемуся у нас чувству или сознанию того, что мы – личность, единичное существо – Жан, Ален, Изабель, Фабьен… Включиться в событие – значит именно отделиться от своего эго, своей маленькой личности, иногда даже от своего собственного тела. Например, политическое тело не могло бы быть моим, так же как Идея равенства не соотносится с эгоистической мыслью о моих собственных интересах. Политическое тело является общим для активистов, которые разделяют одну и ту же волю к равенству. Оно есть такая множественность мыслей, телесных действий, манифестаций и лозунгов, которая ориентирована и относительно объединена Идеей, в которую я лишь включаюсь, приобщаясь, таким образом, к коллективному субъекту политики. Необходимо такое преодоление, чтобы понять событие и стать верным ему. Субъект – это не индивид. Индивид делается субъектом, преодолевая свое аффективное и интеллектуальное эго.

Может ли меня буквально захватить то произведение искусства, которое выносит меня за пределы моих чувственных мещанских привычек? Благодаря этому произведению внезапно оформляется то, что я ранее считал бесформенным. Невозможная форма становится реальной. Я могу отдаться этому невозможному, ставшему произведению, но так же могу сопротивляться ему, отказывая ему в его событийном заряде истины.

Послушаем, например, Шёнберга. Человек как животное мог бы просто сказать, что эта музыка «скучная» или «дисгармоничная» (так же как романтизм, с точки зрения классиков, представлялся чем-то скандальным), не проникая в ее истину. Эта музыка не только изобретает новую концепцию гаммы, но позволяет понять то, что традиционная гамма была лишь одним возможным случаем из многих. Она предлагает человеку бесконечность.

Аффекты человека как животного, который испытывает скуку, неудобство, раздражение от произведения, – это препятствия для художественного опыта. Также это препятствия для нашего формирования в качестве субъекта. Животные аффекты отталкивают счастливые аффекты, принадлежащие субъекту. Поскольку выясняется, что всецело счастливые аффекты испытываешь тогда, когда становишься верен опыту истины и когда сохраняешь в своем горизонте Идею. Тем не менее, эти аффекты не даются раз и навсегда, двойственность животного и субъекта никуда не исчезает.

Точно так же политика требует, чтобы мы могли деперсонализироваться, оставить на стороне свою природную вульгарность, чтобы стать субъектом. Это – неимоверное требование. Понять универсальное, сориентировать свое собственное существование (все то, что в нашей личной ситуации может им быть) на эту вечно неопределенную истину, – значит бороться за Идею равенства. Различные виды фашизма и национализма отрицают эту безграничную справедливость; они не понимают универсального, то есть состояния без исключений и без иерархии среди людей. «Родина» или «национальный интерес» – вот отрицания этого универсального. Напротив, «коммунистическая гипотеза» предлагает человечеству универсальное и равенство. Не следует судить об этой гипотезе по коммунистическим революциям и диктатурам; отождествить истину, которую она несет, с провалами истории – слишком просто, и таким отождествлением мы обеляем цинизм капитализма. Бадью иногда говорить о родовом коммунизме , чтобы показать, что Идея не выражает убийственную историю слова «коммунизм».