Ален Бадью: Философия и событие. Беседы с кратким введением в философию Алена Бадью

Для этого событие надо именовать, признать его след, «включиться» в него. Всегда возможно отвергнуть его, на манер того субъекта, которого Бадью называет реактивным. В таком случае событие топят в бытии вещей, что упрощается безупречной нейтральностью бытия. В газете «Ле Сьекль» в 1871 году выходили статьи с заголовком вроде такого: «Социальный кризис будет вот-вот решен», – и это как раз тогда, когда расстреливали последних коммунаров. То есть ничего не произошло. «Ничто не имело места… кроме места», как любит говорить Бадью, повторяя Малларме. Так, сегодня встречаются негационисты, отрицающие событие мая 68-го, которые представляют его как давно минувшее событие или же просто бессмысленное возбуждение; но есть и те, кто верны этому событию и кто поддерживают его смысл.

То есть событие можно отрицать; можно также совершенно ошибаться в его значении, не схватывая две его наиболее человеческие характеристики. Во-первых, событие всегда расположено, всегда относится к определенной ситуации; оно может не изменить все сразу, но лишь перевернуть локальные ситуации. Нельзя «сломать историю надвое», как хотелось Ницше; мы лишь преобразуем ситуации изнутри, что не так уж мало и что позволяет нам не погрязнуть в мелкотравчатом нигилизме или откровенном отчаянии бессилия. Во-вторых, человеческую сторону события теряют, воображая, что оно дает окончательную, определенную, сущностную Истину.

В действительности, нельзя приписать какую-то определенную цель тому пути, что событие открывает субъекту. Его смысл остается открытым и потому живым. Верить в то, что истина – единственно и исключительно в Этом или Том, значит делать из события симулякр. То есть терять из виду самое важное, а именно то, что истина события остается неразличимой или, как любит говорить Бадью, «родовой»: существование этой истины меняет наше знание, которое отныне начинает искать ее, но само по себе оно не является совершенно определенным знанием. Поиск сам по себе не предполагает цели, выражая лишь гипотезы об истине. Истина в этом подобна этим называемым родовыми множествам, чей состав неизвестен, но их существование доказал математик Пол Коэн.

Каждый хорошо понимает, что у любви есть определенный путь, определенная конструкция, общее движение одного и другого через жизненные ситуации и бессчетные структуры – семью, места проживания, друзей, работы. Но кто может точно сказать, в чем заключается истина той или иной любви? Путь не определен и открыт; он продолжается, сталкивается со случайностями и проходит через этапы, но ни один из двух любящих не обладает его полным смыслом. Более того, ни один не достигает конечного пункта истории. Можно сказать: «я тебя люблю» и быть верным этого признанию; но нельзя сказать, что такое эта любовь, которая заставляет нас вдвоем проживать вещи и ситуации и чье начало – в тайне сексуального различия. Любовь больше делается, чем мыслится. Даже рождение ребенка является для любви не конечной точкой пути, а новой ситуацией, которую надо вместе прожить. Истина здесь конструируется – непрерывно – в том, что можно называть «процедурой истины». Она не может быть выделена, ее невозможно схватить объективно, однако она есть, она действует и производится в качестве процедуры.

То есть истина конкретна; она – не просто ментальное представление; она есть то, что мы делаем из нашей любви. Но то, что истина является неразличимой, родовой, ни в коей мере не лишает ценности сходящуюся с ней траекторию, но, напротив, только и позволяет субъекту существовать. Когда же, наоборот, думают, будто можно удержать истину любви, считая, что она только Это или То, она уже потеряна.

Точно так же в политике нет ничего более провального, чем вера в полноту, которую требуют в ущерб Универсальности. Универсальность берется здесь в особом смысле. Она означает не особый порядок мысли, которым игнорируются частности, а мудрость неразличимого, родового (в том смысле, на который мы только что указывали). Каждый, кому удается помыслить, что то, что для всех, не помечено единичными качествами или сообществами, которые различают, но не отрицает при этом эти единичные элементы и их неустранимый характер, оказывается включен в это универсальное. Напротив, «темный субъект» отказывается от этой универсальности, открытой всем и превосходящей вторичные или вытекающие из принадлежности к определенному сообществу различия. Истину он отождествляет с идеологией или религией, с псевдонаукой, которая занимает место живой и неопределенной истины.