Ален Стивен: Почему мы думаем то, что мы думаем

Alain Stephen

Why We Think The Things We Think

© Michael O’Mara Books Limited 2015

© Шишин П. А., перевод, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Одно из моих ранних воспоминаний: я сижу в своей комнате в родительском доме и мне совершенно нечем заняться. Старинная железная дорога с красивым пейзажем из зелёного папье-маше с красновато-коричневым отливом, с туннелем в горе и двумя станциями, железная дорога, которая крепилась к стене и занимала почти половину комнаты, сломалась. Говоря по правде, она ломалась всегда, но, когда работала, было здорово. Наверное, именно тогда я и стал задумываться о том, как что-то работает или не работает и почему так происходит в одно время, но не происходит в другое. Я не размышлял об этом в обыденном смысле, когда, например, ломается стиральная машина или мобильный телефон падает в унитаз, я не думал даже о том, что ещё днём раньше моя железная дорога работала прекрасно. Нет, у меня стало складываться ощущение несовершенства, свойственного природе вещей в целом.

Какие основы этой преходящей природы действительности моё шестилетнее сознание пыталось постичь? Вряд ли это можно назвать великим открытием, но в тот момент я вдруг осознал, что веду разговор с самим собой. Я задавал вопросы, анализировал, раздумывал и, если откровенно, был в замешательстве. Оглядываясь назад насколько позволяет память, я бы сказал, что это и был тот момент, когда я впервые начал думать – или понял, что обладаю способностью думать, – самостоятельно.

Я, конечно, наверняка думал и раньше. Я наверняка знал , что нельзя совать руку в огонь, или стоять перед автобусом, или оставлять под дождём велосипед. Я наверняка знал , что значит испытывать голод, радость, злость, грусть. Было ли это знанием a priori (излюбленное выражение многих философов), то есть знанием, полученным мной благодаря врождённой способности к теоретическим умозаключениям, а не по моему собственному опыту? Этот «голос у меня в голове» начал задавать вопрос: отчего у нас в голове звучат голоса? В этом абзаце я несколько раз употребил слово «знал» – глагол несовершенного вида, который обычно используют для обозначения незавершённого времени. Но что произойдёт, если время вдруг остановится, если оно закончится? Тогда все голоса во всех головах вдруг перестанут думать? Довольно страшная мысль.

Сколько я просидел в размышлениях в своей комнате под сломанной железной дорогой, я не знаю. Меня всегда поражало одно: насколько в нашем личном восприятии время и пространство становятся с возрастом уже, меньше. Час, или день, или даже месяц в шесть лет длятся намного дольше, чем когда тебе сорок шесть. В подростковые годы летние каникулы длятся целую вечность, а теперь я только и замечаю, как рано зажигаются в августе уличные фонари. Я помню, как через пару лет после окончания пришёл в свою старую среднюю школу и был поражён, каким маленьким вдруг показался мне школьный зал. Когда я был в первом классе, это пространство с внушительной деревянной сценой в одном конце, где по бокам сидели старшие учителя и откуда строгий директор произносил на собраниях речи, виделось мне огромным. И вдруг оно стало казаться меньше, оно сжалось в размерах. Но это было невозможно – если только школа не провела серьёзную реконструкцию. А просто изменилось моё восприятие пространства, или же, говоря точнее, моё осознание себя в этом пространстве.

Так какое отношение имеет сломанная железная дорога или сжавшийся школьный зал к предмету философии? Оба эти явления представляют собой наблюдения и размышления на основе опыта. Насколько эти размышления, пропущенные сквозь призму памяти, внушают доверие – это другой вопрос. Я же пытаюсь, начав издалека, прийти к какому-нибудь заключению о том, что на самом деле является философией. Может, это обдумывание, осмысление опыта постижения человеком действительности?

В традиционном определении (часто приписываемом Пифагору) философ – это тот, «кто любит мудрость или знание». То есть философия – это наука о знаниях. Любопытно отметить, что за последние несколько столетий философия отделилась от других дисциплин, занимающихся изучением мира. Кажется, будто другие научные дисциплины одержали над философией верх, ведь они, как представляется, способны подтвердить свои положения доказательствами.