Дмитрий Кралечкин: Ненадежное бытие. Хайдеггер и модернизм

И точно так же последний оказывается «незаменимым» – но не в смысле лучшего или же, наоборот, единственно доступного. Такой инструмент незаменим уже потому, что он не в той ситуации, в которой его нечем заменить или в которой он защищен от замены. То есть он вне протекции и вне уникальности, которая оборачивается дефицитом. Такое состояние «до» заменимости, которое не создавалось бы специально, за счет защиты и монополий, или, напротив, за счет дефицита, в пространстве инструментов невозможно, поскольку сама логика средства указывает на то, что одно может быть «для» другого только потому, что одно может быть вместо другого. Сама концептуальная позиция «вещи» означает не что иное, как такую заменимость, обеспечивающую дискретизацию, поскольку вещь – не более чем дискретное, отличное от другого, а само это отличие уже требует заменимости. Отличие одного от другого задается только тем, что на месте другого может быть другое другое, то есть тем, что одно отличие одного от другого само заменимо другим отличием одного от другого и только это способно гарантировать отличимость одной вещи от другой. Даже если мы не мыслим вещи как «одно-для-другого», а представляем их в некоем воображаемом пространстве соположения, соседства, слияния и поглощения, то есть в некоем геймплее вещности как таковой, простейшее соположение – одно с другим, одно рядом с другим – уже указывает на то, что рядом с этим одним могло быть другое, иначе это другое не было бы другим. Иначе говоря, условием дифференциации вещей даже в максимально нейтральном пространстве совмещения и соположения является заменимость, пусть и нулевая, которая обнаруживается в том случае, когда никакой реальной замены данной вещи найти невозможно – и в таком случае эта данная вещь оказывается незаменимой негативно, по дефолту. Аутентичные инструменты, разумеется, должны работать «против» самой этой логики, то есть быть незаменимыми, но без пространства заменимости/соположения. Соответственно, они представляются пределом хайдеггеровского «бытия-в-мире», то есть отрицания мира как пространства, в котором всегда остается след вульгарной пространственности, указанного механизма соположения, замены, конкуренции и т. п. В рабочей среде аутентичного инструмента «функциональная» связь уже не имеет ничего общего с «пространственной», которая у Хайдеггера могла пониматься в качестве вырождения, редукции первой. То есть инструменты и средства работают, но не потому, что они рядом друг с другом: они настолько хорошо подогнаны друг к другу, что между ними не остается самого пространства, которое бы отличало собственно «вульгарное» пространство от пространства отсылок, а потому создается эффект уничтожения, устранения этого вульгарного пространства, вечно сохранявшегося люфта, в котором возможно трение, износ и замена. Аутентичные инструменты – не неподвижные двигатели, а невозможные двигатели, в которых функциональные, логические и практические связи полностью покрывают «пространственные». Одно может быть рядом с другим только потому, что так нужно для дела, и именно это устраняет расстояние между ними – пустую, вульгарную дистанцию, которая сама по себе означает, что на концах ее отрезка могло быть и что-то другое (вещи). Однако это достигается не за счет максимально плотного соединения частей или деталей, а за счет того, что каждый аутентичный инструмент сам создает такое референциальное «нуль-пространство»: работа в его окрестностях спорится настолько хорошо, что в ней никогда не возникает пространственного момента блуждания, отставания и, соответственно, замены. Внутри таких инструментов буквально нет места для «места».

Таким образом, онтологическое различие расслаивается: на месте формально-трансцендентального различия обнаруживается несколько различий, которые образуют «пространство задач», в которое погружаются программы модерна и модернизма, в том числе и «возвращения к вещам». Связка «руки и камня», открытости и закрытости вводит само пространство инструментальности, но изнутри последнего она мыслится как начало и условие (хотя и не является содержательным началом, не будучи в состоянии определить траектории в этом пространстве). Скорее, эту связку стоит понимать в качестве единого оператора открытости/ закрытости, который определяет конкретные значения внутри этого пространства, создает те или иные топологические фигуры, например уже рассмотренные «хижины», «лаборатории», «норы» и т. п. Все они представляют собой разные решения в этом пространстве, которое негомогенно и, более того, размечено разными линиями напряжения. Напряжение это создается благодаря тому, что само это трехмерное пространство стремится к точке за его пределами, к «антимиру» или «параллельному миру», то есть к миру аутентичных инструментов, который представляет собой позицию схождения различных невозможностей – вечности без узуса, незаменимости без дефицита, уникальности и одновременно универсальности функций. Разумеется, сам этот антимир следует мыслить как ту потерянную возможность, которой никогда не было, – поскольку рука и камень указывают на наиболее бедное условие, нуль трансцендентального фундирования, дальше которого просто ничего нет, – точно так же как в процессии условий невозможно отступить далее бытия/события как элементарного акта распределения открытости, закрытости и аутентичности. Тогда как «мир» или «бытие-в-мире», как его первоначально мыслит Хайдеггер, – попытка выделить особый участок внутри самого пространства инструментальности (у других модернистских авторов представляющегося пространством массовой заменимости/воспроизводимости/серийности или же, наоборот, уникальной встречи) – такой участок, который стал бы подлинным условием всего остального пространства, мыслимого как его расширение или вырождение. Однако границы этого региона аутентичности (описываемого Хайдеггером прежде всего в «анализе инструмента»), этого gated community , задаются как проекция антимира аутентичных инструментов, то есть как границы невозможного региона, в котором удалось бы решить неразрешимую задачу, найти аналоги незаменимого, многоразового/вечного и уникального/универсального, которые, однако, несостоятельны по самой логике инструментальности: пространство последней всегда уже расширено, всегда уже расползлось по трем своим осям, так что хайдеггеровское бытие-в-мире представляется исходным местом, ограниченным, как слепое пятно, участком, сама позиция и выделенность которого – не более чем тень гипотетического антимира. Иначе говоря, если последний представляет собой логическое отрицание пространства инструментальности, отрицание, выполненное в «ноже мясника» или «ноже невозможности», то хайдеггеровское бытие-в-мире нужно для того, чтобы выполнить то же отрицание, но уже изнутри пространства инструментальности, не в виде фантастического решения, а в качестве изначальной реальности.