8. Итак, чем ближе философия к мифу, тем более она метафорична, символична, а чем ближе к науке, тем более приближается к структуре, «очищаясь» от плана выражения. Можно выстроить иерархию наук, которая определяется их отношением к «миру сему», положению их предмета в структуре космоса. Условно, математика может выступать прямой противоположностью философии как «абсолютная» наука, которая далее других наук удаляется от содержания, от реального мира, но не ко всеобщему, а в противоположную сторону – к частному. Если философия направлена далее всех «вверх», то математика – «вниз». Она тоже соткана сплошь из метафор, но метафоры эти нисходящие, хотя мы не можем не признать связи микро- и макроуровней космоса, поэтому выводы математики могут питать философию. Философия – наиболее индуктивная область познания, остальные же науки, имеющие в основе практику плюс элементы философии, более дедуктивны. Векторы науки и философии прямо противоположны: наука устремлена к низу, к познанию скрытых свойств вещей мира, а философия – к причинам мира, кверху. «Чистая наука» – опыт, абстрагированный от догм, чистые выводы эмпирического характера. Но вряд ли можно говорить о противостоянии философии и науки. Скорее противостояние может существовать внутри философии и науки, течения которых, отрицая достижения соперников, утверждаются, но дают одновременно стимул для творческого развития конкурентов. Борьба течений, несомненно, в первую очередь затрагивает философию и наиболее пропитанные «философскостью» антропологические, гуманитарные науки, где заместителем опыта (святыни чистой науки) могут выступать мнения авторитетов. Поэтому можно говорить о тесном переплетении науки и философии. Условно же схема отношений науки и философии к миру выглядит так:
Стрелки от середины представляют собой «выдох», а обратное влияние – «вдох». Философский вдох формирует мир идей, а вдох от науки – мир вещей. В идеале выдох вверх определен потребностями души (духа), а выдох книзу – потребностями тела. От преобладания философского, или научного подхода к окружающему зависит и тип культуры. Там, где в основном сознание определяет бытие – в традиционных холодных культурах, важна роль сакрального начала, а материальный прогресс почти отсутствует. При схеме «бытие определяет сознание» на первый план выходит наука, материя, происходит дегуманизация не только отношения к бытию (деантропоморфизация), но и к человеку (историзм). Это свойственно «горячим» культурам, для которых миф заменяется историей, а философия подчинена науке (сциентизм, позитивизм).
Естественно, традиционные культуры также не идеальны (например, из-за отсутствие свободомыслия, прогресса), поэтому будущее, если попытаться в который раз смоделировать «идеальное» общество, видится как синтез элементов «горячей» и «холодной» культур. И хотя здесь напрашивается метафора культуры «теплой» (и библейская фраза: «но поскольку ты не холоден, и не горяч, то извергнут тебя уста мои»), мы находим более подходящий аналог цивилизации будущего в одной из наиболее древних моделей мировидения – шаманизме, наиболее «горячем» среди «холодных» культур.
9. Мы уже касались характеристики некоторых сторон личности философа, указав на его первичность в философии (т.е. философия прежде всего формируется для удовлетворения гносеологических нужд своего творца) и на его одиночество, отграниченность от мира. Первое роднит мыслителя с поэтом, творцом вообще, а второе – с сакральными личностями, прежде всего шаманом (который одновременно связан и с поэтическим искусством). Обратившись к истокам философии, мы обнаружим, что она возникла на богатой почве шаманства, пронизывавшего всю древнегреческую культуру (см. В. А. Андреев. Поэзия мифа и проза истории. – Л., 1990; Э.Р.Доддс. Греки и иррациональное), но растворившегося, насытив своими влияниями, в античном искусстве, философии и политике (политика – изобретение греков, и с одной стороны имеет тесную связь с первобытной демократией, племенным народовластием, присущим ранним индоевропейцам, а с другой – с шаманством, которое в результате десакрализации «уходит», или сублимируется в политику, либо творчество). Уже у первого предфилософа Гесиода в «Теогонии» находим прозрачный шаманский мотив: музы, явившиеся автору на горе Геликон, сообщают ему пророческий дар. А философская поэма Парменида «О природе» повествует о фантастическом путешествии автора «вне людской тропы» в упряжке «многоумных» коней (А. Чанышев. Курс лекций по древней философии. – М., 1981, с. 151). Некоторые шаманистические сентенции можно найти и у Платона, а в неоплатонизме они получили дальнейшее развитие.
Читать дальше