Дмитрий Герасимов - По ту сторону одномерности. Сердце и разум в христианстве

Дальше указания на прямую обусловленность тех или иных представлений логикой самого мышления (и соответствующих этических пожеланий) никакой скептицизм пойти не может, просто в силу того, что он остается все тем же одномерным мышлением – мышлением, детерминированным со стороны «единого целого» (мира, природы, общества и т.д.). Необходим выход за рамки «целого», не покидая «целого», необходима способность быть «не в мире», «не от мира», оставаясь в мире и для мира. Для скептицизма такой «сверхпротиворечивой» способности не существует в принципе (иначе он перестанет быть скептицизмом, поскольку как раз и основывается на противоречиях одномерного мышления).

Такая способность появляется одновременно с христианством и опосредованно христианству. Нет «первоначал», потому что нет и всеобъемлющего «целого», но есть «мир» ( как целое ) и есть «не от мира» ( не от целого ), причем и то и другое есть «одновременно». Это значит, что «начал» много, как минимум, два… А следовательно, любое «начало» (как его мыслит сознание, связанное с христианством) не есть «первоначало» одномерного мышления, поскольку затрагивает лишь часть из доступного нам в опыте, но никак не «всё». Обнаруженная христианством диспозиция «мира» и «неотмирности» прямо исключает традиционную логику абсолюта, эссенциалистский тип мышления. Да, есть «целое», есть «все». Это мир, в котором мы живем. С данным положением соглашается всякое разумное сознание, тем более что оно и проистекает из разума, из любой сколько-нибудь осмысленной деятельности. Но самооткрываемое в христианстве говорит: этого бесконечно мало! Ибо «все» – это только мир, обнимаемый смыслом … Слушайте же свое сердце , выпадающее из «всего», не вмещающееся в «целом»… Именно сердце и открывает то, что «по ту сторону» любой осмысленности и бессмысленности мира.

Сердце обладает своим языком и своей «предметной реальностью», несводимой к реальности осмысляемой и «изначаленной» – сердце не отрицает целое и не добавляет к нему ничего нового, ибо целое уже все содержит в себе, в том числе и свое отрицание как свое «иное» (иначе оно не будет целым). И однако же сердце открывает новую реальность как ценность , которой нет и не может быть в целом. Сердце обладает своей слабостью, ибо оно не может ни заменить, ни подменить собой разум, интеллект. Но сердце обладает и своей силой, ибо никакой, даже самый совершенный разум не в состоянии ни заменить, ни подменить собой сердца . Иначе говоря, сердце отдельно от разума, отдельно от мира осмысляемого и мира осмысленного: они не совпадают и не пересекаются: «но не чего Я хочу, а чего Ты»… (Мар. 14, 36). Вот, собственно, и все эмпирическое содержание той маленькой подвижки в человеческом сознании, не без помощи которой возник феномен христианства и был произведен революционный переворот в истории человечества.

Только с начала новой эры, обозначенной христианством, проблема «автономии» (или «собственной логики») сердца 2 2 Об «автономии сердца» говорит, в частности, Б. П. Вышеславцев в своей знаменитой работе. См.: Вышеславцев Б. П. Значение сердца в религии // Путь. №1. Париж, сентябрь 1925. С. 68. начинает по-настоящему занимать умы философов и со временем попадает в число важнейших проблем новой философской антропологии, складывавшейся под влиянием ментальности, связанной с христианством – для античности такой проблемы не существовало вовсе. В Новое время в европейской философии формируется уже целое направление – кардиология , в том или ином виде отстаивавшее гносеологический, либо онтологический приоритет сердца перед разумом (среди наиболее известных представителей на Западе – Б. Паскаль, в России – Б. П. Вышеславцев). Однако уже сама по себе постановка вопроса об автономии сердца как именно вопроса о приоритете перед разумом (рассудком и т.п.) свидетельствовала о том, что эта кардиология оставалась идейным течением одномерного мышления (следовавшего в русле классического рационалистического дискурса), которое по определению не могло разрешить проблему сердца. В то же время уже только констатация наличия такой проблемы была большим достижением по сравнению с античными воззрениями на природу взаимоотношений сердца и разума. Для платоника, к примеру, сердце не обладало сколько-нибудь заслуживающей внимания самостоятельностью: оно тоже «мыслило», пусть и по-своему (путь Эрота), но не настолько, чтобы кардинально отличаться от мысли (поскольку имело своей конечной целью то же , что и разум!). В целом для античных философов характерно представление об иерархическом превосходстве разума над сердцем (целиком относимым в область недостоверных человеческих мнений – докса ). Вместе с тем, наряду с «дневным», «аполлоническим» платонизмом в античности существовали и «ночные», «дионисические» элевсинские мистерии, развитый институт гадателей и прорицателей (восходящий к древнейшей религии шаманизма) и т.п., в которых обратный «приоритет» сердца перед разумом, в отличие от богословствования языческих философов, утверждался в виде конкретной религиозной практики. Позднее в суфизме – мистическом течении ислама, сформировавшемся не без христианского влияния, сердце «в своей неразумности» превосходит любую мыслительную активность уже настолько, что «жертва» последней оказывается непременным условием познания Бога. Для достижения этой цели предлагался обширный инструментарий экстатических средств – от «танцев дервишей» до наркотических стимуляторов.

Читать дальше