Рене Генон: Очерки о традиции и метафизике

Существуют также и философские теории, почти полностью построенные на заимствованиях, и здесь мы вновь сталкиваемся с разновидностью «синкретизма», который больше известен под названием «эклектики»; но данный случай представляется нам не столь опасным, так как речь здесь идет только о философии, то есть о мышлении профанов, которые, по крайней мере, не стремятся выдать себя за нечто большее, чем на самом деле являются.

Но в любом случае синкретизм, несомненно, представляет собой профаническую концепцию уже по причине своего исключительно «внешнего» характера; он не только не имеет ничего общего с синтезом, но даже является ему полной противоположностью. В то время как синтез всегда основывается на некоторых принципах — иными словами, на том, что представляет собой внутреннее единство существования и что символизируется центром окружности, — то синкретизм в таком случае всегда имеет дело с ее переферией, с областью чистой множественности, образуемой разрозненными и единичными элементами, которые являются замкнутыми в себе «атомами», оторванными от подлинного источника своего существования. Поэтому синкретизм, хочет того кто-то или нет, всегда имеет аналитический характер; поэтому никто не говорит о синтезе так часто, как сторонники синкретического метода, которые прекрасно чувствуют, что, признав истинный источник своих разнородных теорий, они должны будут признать тем самым, что они не являются представителями какой-либо подлинной традиции и, следовательно, то, чем они занимаются, ничем не отличается от «исследовательской» работы профанов, с большим трудом связывающих в единое целое массу добытых из книг и противоречащих друг другу фактов.

Причем если первые и стремятся всегда выдать свой синкретизм за синтез, то последние поступают совершенно противоположным образом: сталкиваясь с истинным синтезом, они всеми силами пытаются представить его в качестве синкретизма. Легко объяснить, почему это происходит: ограничиваясь точкой зрения профана, они тем самым отказываются от представления о вещах более высокого порядка и, будучи не в состоянии признаться, что некоторые вещи все же ускользают от их понимания, пытаются свести более сложные вещи к более простым, но зато хорошо известным. Воображая, что любая доктрина является результатом умственных усилий одного или нескольких человек, и совершенно игнорируя, в соответствии с основной аксиомой любой науки для профанов, действие факторов сверхчеловеческого порядка, они приписывают и другим людям собственный образ мысли; можно даже и не говорить, что вопрос об истинности изучаемой ими традиционной доктрины для них вообще не стоит, поскольку такой вопрос они называют «антиисторическим». Вряд ли они когда-либо даже догадывались о том, что существует нечто превосходящее простые «истины факта», к постижению которых и направлена вся их эрудиция; мы же, со своей стороны, совершенно не в силах понять, какой интерес может представлять такая «исследовательская» работа.

Необходимо заметить, что следствием подобной ложной концепции, подменяющей синтез синкретизмом, является так называемая теория «заимствований», [13] Трудно сказать, кто именно здесь подразумевается, но к началу XX века спектр теорий в области изучения мифов еще не был столь богатым, как в наши дни. Друг другу противостояли две основные школы, одна из которых разрабатывала лингвистическую концепцию мифа (теория «болезни языка» М. Мюллера), вторая же ориентировалась на самые первые шаги в области сравнительной антропологии и этнографии и объясняла миф как попытку древнего человека объяснить окружающий его мир, то есть как архаическую разновидность научного знания. В рамках данной позитивистской парадигмы нередко возникало искушение объяснять сходство мифов влиянием одной первобытной культуры на другую. согласно которой одного лишь наличия сходных элементов в двух различных традиционных формах вполне достаточно для того, чтобы предположить, что одна из этих форм производна от другой. Понятно, что здесь речь совсем не идет ни о едином трансцендентном источнике всех традиционных форм, ни об их истинной связи с регулярной передачей и необходимыми в таких случаях способами адаптации; все это совершенно ускользает от внимания историка-профана вследствие ограниченности используемого им метода исследования. Речь идет здесь только о грубых и упрощенных заимствованиях, понимаемых как простая копия (или даже плагиат), которая создается в силу различных обстоятельств в условиях непосредственного взаимодействия традиционных форм, когда как раз и предполагается совершенно необоснованное привлечение элементов одной традиции в содержание другой; именно в этом случае, как мы уже говорили, синтетическое единство этих элементов преобразуется в синкретическое. Так, например, в результате стремления провести определенное соответствие между эзотерической и инициатической областями возникла теория, согласно которой исламский тасавуф был заимствован из Индии; [14] Тасавуф, или тасаввуф, в самом общем смысле является названием инициатической традиции Ислама, предполагающей сочетание принципов хакика и тарика (названия этапов мистического пути). Истоки этой традиции локализуются в Северном Иране, хотя география распространения и влияния тасавуф этим регионом не ограничивается. Выделяют две наиболее влиятельные школы: харасанскую, или школу упоенности (Байазид и его последователи), и багдадскую, или школу воздержанности (Джунайд и его ученики). Позднее в иранском суфизме вне традиций багдадской школы появились такие личности, как Фарид ад-Дин Аттар, Айн ал-Кудат Хамадани, Сухраварди, Газали, Рузбихан, Джалал ад-Дин Руми, Абдулла Ансари, Надж ал-Дин Кубра и Ибн Араби; большинство из них, не имея многочисленных последователей, были убиты, казнены или преследовались государственными законоведами. Вкратце можно сказать, что со смертью Джунайда в 910 г. распространение мистического суфизма (тасавуф-и арифана) было остановлено и сошло на нет, а со смертью Рузбихана Бакли спустя 300 лет — в 1210 г. — пламя суфизма, основанного на божественной любви (тасаввуф-и аши-кана) угасло. данная теория основана только на некотором сходстве методов, и те востоковеды, которые ее поддерживают, просто не задумывались, что внешне похожее действие этих методов различно уже в силу их природы, что было бы не так уж трудно понять, если подойти к данному вопросу без всякой предвзятости. Кроме того, в данных исследованиях вообще не обсуждается вопрос о том, как может истина получить тождественное или по меньшей мере сопоставимое выражение в различных традиционных формах, всякое взаимодействие между которыми, а следовательно, и всякое заимствование совершенно исключено; этот вопрос и не может здесь появиться, поскольку для исследователей-профанов он вообще не существует.