Пол Стретерн: Спиноза за 90 минут

К этому времени Спиноза жил в черте города Гаага. Его первым местом проживания в центре города была комната в доме № 32 по улице Штиль Феркаде, которая в те времена находилась на берегу канала, засыпанного в наши дни. (Примерно четверть века спустя, в той же самой комнате жил пастор Целерус, работая над одной из первых биографий Спинозы.) Эта комната оказалась слишком дорогой для Спинозы (но не для биографа, как это часто случается с биографами гениев), и он переехал в другую, на Павильоенсграхт, в доме, владельцем которого был художник ван дер Спейк. Сейчас в этом доме расположен музей Спинозы, где можно увидеть обшитую панелями комнату со старыми балками под потолком и маленьким зеркалом у окна, где Спиноза прожил последние 10 лет своей жизни.

Согласно Целерусу, который собирал свой материал, беседуя с теми, кто знал Спинозу при жизни, философ всегда был безупречно одет, несмотря на свою бедность. Однако другой источник сообщает: „Что же касается одежды, он был очень небрежен в этом вопросе, не лучше самых убогих горожан“. Так бродяга или денди? Судя по его портретам, он придавал мало значения одежде; стиль, который можно определить как „потертая элегантность“.

Спиноза продолжал шлифовать линзы и писать. Он начал описание грамматики древнееврейского языка, которую так и не закончил. Но ему удалось закончить Трактат о Радуге. Предмет, который, кажется, как-то странно очаровывал великих философов того времени. Декарт, Спиноза и Лейбниц — все они писали о радуге, хоть она и не была традиционной философской темой.

К этому времени работы Спинозы распространялись частным образом, а также в Гааге регулярно собиралась группа единомышленников дня обсуждения его идей. Среди них был богатый студент-медик де Врис. Когда де Врис узнал, что Спиноза болен и, вероятно, скоро умрет, он решил сделать ему подарок — 2 тысячи флоринов и ежегодное пособие в 500 флоринов. Но Спиноза отказался принять этот подарок и настоял на том, чтобы пособие было сокращено до 300 флоринов. Кажется, он боялся, что его независимость может быть подвержена опасности, и продолжал зарабатывать шлифовкой линз себе на жизнь, еле-еле сводя концы с концами. К этому времени он уже стал уважаемым мыслителем, известным во всей Европе, и несколько прославленных мыслителей приехали, чтобы встретиться с ним в его пыльной, затянутой паутиной комнате.

Следует отдельно сказать об одном из них, Эренфриде Вальтере ван Тширнхаусе, немецком ученом, который совместно со своим помощником, алхимиком, открыл способ изготовления фарфора, который стали производить в Мейсене в начале XVIII века, но слишком поздно, чтобы принести ему прибыль (он умер в 1708). Другим посетителем был Лейбниц, в то время единственный в континентальной Европе равный Спинозе философ. Спиноза обсуждал с ним свои идеи и показал экземпляр Этики и других неопубликованных работ. Лейбниц был под таким сильным впечатлением от увиденного количества неопубликованных работ, что, вернувшись в Германию, занялся плагиатом.

В 1673 году местный правитель, пфальцграф Карл Людвиг, предложил Спинозе возглавить кафедру философии Хайдельбергского университета. Пост был предложен при условии соответствия философии, которую Спиноза преподавал бы, учению церкви (это показывает, как хорошо был знаком граф Карл с философией Спинозы). Спиноза разумно отказался от этой престижной должности.

Он продолжал вести переписку с широким кругом выдающихся мыслителей. Одним из них был его друг, Хайнрих Ольденбург, с которым он впервые познакомился в Рейнсбурге. Несколькими годами ранее Ольденбург был назначен первым секретарем королевского общества в Лондоне. И никто, казалось, не возражал, чтобы этот нидерландский гражданин продолжал оставаться на своей должности на протяжении всей войны Англии с Голландией. Также никому не казалось странным то, что он продолжал переписываться со своим нидерландским другом Спинозой. Во время войны почту доставляли с задержками, но кроме этого ничто не мешало двум друзьям регулярно обмениваться друг с другом посланиями. Удивительно, но обмен глубокомысленными идеями, которые в глазах любого внимательного цензора, несомненно, выглядели бы как некие зашифрованные данные, не послужил поводом подозревать обоих в ведении шпионской деятельности. В те дни было необходимо сделать намного больше (или меньше), чтобы обратить на себя внимание такого рода, что Спинозе и было суждено вскоре обнаружить.