Освальд Шпенглер: Пессимизм ли?Ответ моим критикам

Если я могу притязать на какую-нибудь заслугу, то она заключается в том, что отныне на будущее уже нельзя будет смотреть, как на tabula rasa, на которой можно написать все, что заблагорассудится тому или другому. Неограниченное и необузданное "да будет так!" должно уступить место холодному и ясному взгляду, который обозревает возможные и поэтому необходимые факты будущего и на этом основании производит выбор. Первое, что неотвратимым роком стоит перед человеком и чего не может постигнуть никакая мысль и не может изменить никакая воля, есть время и место его рождения: каждый рождается внедренным в какой-нибудь народ, религию, сословие, время, культуру. Но этим уже все сказано. По воле рока такой-то человек родился не рабом во время Перикла или рыцарем во время крестовых походов, а в рабочем доме или в вилле наших дней. Если что-нибудь может быть названо участью, судьбою, роком, то, конечно, это. История означает, что жизнь вообще непрестанно изменяется; но для каждого отдельного человека она такая, а не другая. Вместе с его рождением дана его природа и круг возможных для него задач, внутри которого имеет свое законное место свобода выбора. На что способна и чего хочет его природа, что допускается и что не допускается условиями его рождения, — этим вокруг каждого очерчен круг счастья или несчастья, величия или низости, трагического или смешного, что всецело наполняет его жизнь и между прочим определяет, имеет ли она какое-нибудь значение в связи с жизнью общей, другими словами, имеет ли она какое-нибудь историческое значение.

И здесь мы имеем перед собой то безусловно новое в моем учении, что наконец должно было быть высказано и введено в жизнь и к чему стремился весь 19-й век: сознательное отношение фаустовского человека к истории. Опять-таки не поняли, почему я так настаиваю на замене новым образом схемы: древность — средневековье — новое время, неудобство которой уже давно стало ощущаться даже рядовыми учеными. Бодрствующий человек всегда живет образом, который определяет все его решения и формирует его духовную жизнь, но действительно освободиться от старого образа он может не раньше, чем овладеет и до конца проникнется новым.

"Исторический взгляд" есть нечто, возможное только для западно-европейского человека, да и для него лишь с сегодняшнего дня; еще Ницше говорил об исторической болезни. Он имел при этом в виду то, что видел тогда повсюду вокруг себя: чуждающуюся жизни романтику литераторов, мечтательное погружение филологов в какое-нибудь далекое прошлое, робость патриотов с их постоянной оглядкой на предков, прежде чем решиться на какой-нибудь шаг, сравнение за недостатком самостоятельности. Мы, немцы, после 1870 года страдали от всего этого больше, чем какой-нибудь другой народ. Не мы ли стучались во все двери — к древним германцам, к крестоносным рыцарям, к грекам Гельдерлина, когда нам хотелось узнать, как нужно действовать в эпоху электричества? Англичанин был счастливее в этом отношении: при нем была вся масса его учреждений, оставшихся со времен норманнов — его право, его свободы, его обычаи — и он мог постоянно поддерживать могучую традицию, не разрушая ее. Ему никогда не приходилось устремлять тоскующий взор за грань тысячелетия погибших идеалов. Исторической болезнью все еще страдает и немецкий идеализм и гуманизм наших дней; она заставляет нас строить вздорные планы об улучшении мира и ежедневно порождает новые проекты, которые ставят себе целью основательное и окончательное устроение всех областей жизни и которых единственная практическая ценность заключается в том, что Лондон и Париж оказываются перед лицом более слабых противников.

Исторический взгляд есть нечто прямо противоположное. Он означает знание, уверенное в себе, строгое, холодное знание. Тысячелетие исторического мышления и исследования накопило для нас необ'ятную сокровищницу не знания — это было бы не так важно, — а опыта. Это жизненный опыт в совершенно новом смысле, — разумеется, если взглянуть на него в той перспективе, которую я здесь наметил. Мы, и немцы больше, чем какой-нибудь другой народ, видели до сих пор в прошлом образцы, по которым следует жить. Но образцов не существует. Существуют только примеры, — примеры того, как развивается, достигает своего завершения и склоняется к своему концу жизнь отдельных людей, целых народов и целых культур, как относятся друг к другу характер и внешнее положение, темп и продолжительность жизни. Мы видим в них не то, чему мы должны подражать, а ход развития, который учит нас, как из наших собственных предпосылок разовьются наши собственные дальнейшие пути.