Олег Поль - Остров Достоверности

14. Здесь мы видим, между прочим, что философское сомнение имеет большое эвристическое значение, т. е. полезно для нахождения новых истин. Обычно нам не приходит в голову доказывать такие истины, как «я существую» или «мы существуем». Однако если в них усомниться и исследовать причины нашей веры в них, то открываются законы познания вселенной. Так теперь нам очевидно, что «мы существуем» либо ложь, либо видение ума. Чужое одушевление предстает как пример постижения истины не внешними чувствами и не рефлексией, т. е. размышлением над внешними чувствами, а через Логос — и однако истины настолько всеми признанной, что сомнение в ней будет сочтено безумием. И действительно, так и есть. Чужое одушевление есть первое видение ума, всем людям доступное. Это — простейшее и начальное постижение, но есть и более сложные, как то мы увидим впереди.

15. «Мы существуем», гласит первая аксиома природы. Мы — это совокупность всего живого. Это определение настолько точно, что может быть обращено: совокупность живого — это мы. Поэтому все, что не входит в число нас, есть неживое. Отсюда ясно, что для познания сущего мы должны познать всех нас и все, что вне нас.

16. Если мы — все живое, то можно сказать, что все живое распадается на множество личностей, ибо таков именно смысл слова «мы». Личностью мы условимся называть существо, входящее в число нас. Личность есть один из нас. Иного, более точного определения личности невозможно дать до основательного исследования. Но так как для наших исследований нам нужно иметь определение живого существа, то полезно ввести понятие отдельного жизненного центра, обозначив его словом «монада». Это слово образовано от греческого Monas, что значит единица. Его впервые ввел в употребление Лейбниц. (Термин «монада» введен в философию Пифагором, но понятие монады как отдельного жизненного центра, установлено Лейбницем.) Потом различные писатели делали попытки заменить его другими терминами; так Гербарт предлагал имя реалии, а Гартманн — динамиды. Однако В.Соловьев посоветовал не изменять старинного лейбницова термина, и мы последуем этому совету.

Понятие монады беднее понятия личности; оно именует отдельный жизненный центр, но личность не исчерпывается этим свойством. Однако поскольку дальнейшие определения личности нам неизвестны, мы будем пользоваться понятием монады, как фундаментом при изучении личности. Мы можем постепенно расширять его смысл новыми определениями, если таковые откроются в процессе исследования, до тех пор, пока не исчерпаем понятия личности, приобретая тем самым возможно полное познание о живом. Так мы удваиваем число сторон вписанного многоугольника, постепенно заполняя площадь круга.

17. Познание живого теперь сводится для нас к познанию монад. Поэтому нам нужно сейчас найти хотя бы предварительный закон познания монад. Все монады в чем-либо подобны друг другу, потому что именно подобие дает право на включение в число нас. Всякая монада подобна нам хотя бы в том что, способна к радости и страданию. Иначе говоря, всякая монада способна к некоторым переживаниям, к которым способны и мы. При этом важно следующее наблюдение: через истолкование телесных движений, мы не можем познавать в монадах иных переживаний, чем к каким способны сами. Это ясно из способа истолкования: наблюдая движение тел, мы догадываемся о состоянии души. Видя, что животное тяжело дышит, мы говорим, что оно испытывает усталость. Наблюдая, что кошка машет хвостом, мы полагаем, что она недовольна; а то же самое движение у собаки мы понимаем в обратном смысле. Эта чувственная символика есть и первый способ общения монад. В искусстве речи люди довели систему общения через символы до высокого совершенства.

18. Символ мы истолковываем помощью аналогии, подыскивая для него значение из собственного опыта. Приписывая другим монадам только такие переживания, к каким способны сами, мы познаем в других монадах те способности или силы, — эти слова равнозначущи, — которыми обладаем сами. Поэтому закон познания монад можно выразить так: монада знает другие монады лишь в отношении одинаковых сил. Хотя закон этот найден нами размышлением по поводу познания через аналогии, однако он обладает всеобщей значимостью, независимо от того, познает ли монада монаду через чувственную символику, или иным путем. В самом деле, пусть некоторая монада А обладает определенной силой, т. е. способностью, которой не обладает В. Тогда монада В если и может получить знание об этой силе, то только формальное, в виде утверждения о существовании чего-то неведомого. Для реального же знания, монада В должна хоть на мгновение пережить силу, как свою.