Макс Штирнер - Единственный и его собственность

Протестантизм, собственно, превратил человека в «тайное полицейское государство». Шпион и подслушиватель – «со­весть» следит за каждым движением духа, и всякое действие и мышление для него «дело совести», то есть полицейское дело. В этой разорванности человека, раздвоении его на «естествен­ное влечение» и «совесть» (внутренняя толпа и внутренняя полиция) – сущность протестанта. Разум Библии (вместо като­лического «разума церкви») почитается священным, и созна­ние святости Библии называется совестью. Святость «втиснута в совесть». Если не освободиться от совести, от сознания святого, то поступки хотя и могут быть несовестливыми, но никогда не будут бессовестными.

Католик чувствует себя удовлетворенным, исполняя при­казание, протестант же поступает по «разумению своему и совести». Католик ведь только мирянин, протестант же – сам духовное лицо. В этом именно заключается прогресс сравни­тельно со средневековьем и в тоже время – проклятие периода Реформации.

Иезуитская мораль была лишь продолжением торга индульгенциями, разница только в том, что освобожденный от грехов смог вникать в отпущение и убеждаться в том, что грех Действительно был снят с него, что в том или ином определенном случае то, что он совершил, – вовсе не грех. Торг индульгенциями сделал допустимыми все грехи и проступки и заглушил всякое движение совести. Чувственность получала полный простор, как только ее откупали у церкви. Этим покровитель­ством сладострастно занимались главным образом иезуиты, в то время как строго нравственные мрачные, фанатические, каю­щиеся, молящиеся протестанты, как истинные завершители христианства, признавали право на существование только за духовным и церковным человеком. Этим путем католицизм, в особенности иезуиты, способствовали развитию эгоизма, на­шли даже в самом протестантизме невольную и бессознатель­ную поддержку и спасли нас от вырождения и исчезновения чувственности. И все же протестантский дух все более расши­ряет свое господство, и так как иезуитское начало рядом с ним, «божественным», представляет неотделимое от божественно­го – «дьявольское», то оно нигде не может отстоять себя. И приходится видеть, как, например, во Франции наконец побеж­дает филистерство протестантизма и над всем воцаряется дух.

Обычно протестантизму ставят в заслугу то, что он признал опять мирское: брак, государство и пр. Ему же как раз все светское как светское, все мирское более безразлично, чем католицизму, который оставляет в силе реальный мир и даже вкушает его наслаждения, в то время как разумный, последова­тельный протестант стремится уничтожить все мирское и с этой целю объявляет его священным. Брак, например, лишен всей его естественности тем, что объявлен священным не в смысле католического таинства, где он только освящается церковью, следовательно, в основе своей – не свят, а в том смысле, что он становится святым сам по себе, священной связью. Точно так же государство. Прежде папа освящал и благословлял государ­ство и князей, теперь же государство само по себе свято: оно – величество, не нуждающееся в пастырском благословении. Вообще порядок природы, или естественное право, было возведено в «божественный порядок» и признано святым. Поэтому и сказано в Аугсбургском исповедании, ст. 11: «Так признаем изречение, которое законоведы мудро и справедливо выразили: то, что мужчина и женщина находятся вместе, – естественное право. Если же это естественное право, то этим самым оно – порядок Божий, следовательно, – «божествен­ное право». И если Фейербах и не называет нравственные отношения божеским порядком, но во имя в них живущего духа объявляет их священными, то разве это не просвещенный протестантизм и больше ничего. «Но брак – конечно, как свободный союз любви – свят сам по себе, свят самой приро­дой союза, который мы заключаем. Только истинный брак, соответствующий сущности брака – любви, поистине рели­гиозен. И так обстоит со всеми нравственными отношениями. Они только там моральны, только там соблюдаются нравствен­но-разумно, где считаются религиозными сами по себе. Истин­ная дружба существует лишь там, где границы дружбы охраня­ются с религиозной добросовестностью, той добросовестнос­тью, с которой верующий охраняет достоинство своего Бога. Свята и да будет тебе свята дружба, свята собственность, свят брак, свято благо каждого человека, но свято само по себе [17].

Это весьма существенный момент. Хотя в католицизме мирское может быть освящено, но без этого пастырского благословения оно не может быть свято; в протестантизме же, напротив, светские отношения святы сами по себе, святы одним своим существованием. С освящением, которое сообщает свя­тость, тесно связано главное правило иезуитов: «Цель оправды­вает средства». Никакое средство само по себе не свято. Лишь его отношение к церкви, приносимая им польза последней освящает средство. Цареубийство тоже выдавалось за такое средство. Если оно совершалось во имя церкви, то совершив­ший его мог быть уверен в негласном освящении своего поступ­ка церковью. Для протестанта монарх нечто священное, для католика же только тот монарх мог считаться священным, которого помазал на царство верховный пастырь, и в действи­тельности он признает монарха только потому, что папа, хотя и без особого акта, раз и навсегда дарует ему эту святость. Если бы он взял обратно свое посвящение, то король остался бы для католика только «светским человеком», «неосвященным».