Деррида Жак - О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только

А в инстанции я специально выделяю остаточность. Каким же образом подступиться к остаточному значению По ту сторону …?Каким образом должен продвигаться этот текст, в особенности каким шагом, чтобы мы однажды, сегодня, почувствовали, несмотря на такое количество прочтений, сколь частичных, столь и канонических, даже академических, невозможность остановиться на тезисе, на выводе, заложенном в научном или философском образе, в теоретическом образе, в основном его смысле? Пусть по этому поводу ссылаются на те или иные из вышеуказанных инстанций, невозможность такой остановки вовлекает восприятие текста в своеобразный дрейф.

Я злоупотребил этим словом, оно меня не удовлетворяет. Дрейф обозначает слишком продолжительное движение: скорее недифференцированное, слишком однородное, кажется, что оно плавно отдаляется от предполагаемого начала, от края и от берега с целостным признаком. Однако берег подразделяется в самом своем признаке, и существуют эффекты якорной стоянки, бортовых пробоин, приемов абордажа и случаев переливания через борт, ограничительных структур увязки, сцепки или швартовки, наличия мест изменения направления, затягивания узлов или двойной связи . Они являются составляющими самого процесса атезиса, и нужно отдавать себе отчет в том, есть ли здесь по меньшей мере что-нибудь для чтения или для того, чтобы придавать этому значение события.

Это текстуальный процесс, над которым не стоит ни одна инстанция как таковая (в особенности теоретическая, в научном и философском понимании), я пока воздержусь именовать его «вымышленным», или, более того, «литературным». Я хотел бы в особенности произвести анализ остаточного значения, чтобы попытаться показать на этом примере условия вымышленного и того вида фикции, который иногда завуалированно называют литературным. Его условия «сегодня», это значит с тех пор, как мы живем психоанализом, с ним, в нем, вокруг или рядом. Точнее — и поэтому данный пример является показательным, поскольку подобного ему еще поискать, — начиная с По ту сторону принципа удовольствия .

Атезис По ту сторону, предстанет со всей очевидностью. Как таковой относительно и безотносительно какой бы то ни было инстанции. Он предстанет в своем отношении (несвязанном, непричастном, насколько это возможно) к теоретическому тезису в общем смысле как к закономерностям, предполагающим его решение.

Отнюдь не случайно, что атезис находится в бесконечной зависимости в отношении жизни / смерти . Отнюдь не случайно, что он связан с загадочным влечением к смерти, которое появляется и исчезает, кажется исчезающим, появляется, чтобы исчезнуть в По ту сторону … Я называю его загадочным , так как оно появляется и исчезает, рассказывая множество историй, вызывая множество кривотолков, побуждая или предоставляя возможность их пересказывать. Иногда эти истории называют сказками или мифами.

Речь идет также о том, что побуждает двигаться все его сказочное или мифическое потомство.

Доплывем ли мы до этих берегов за три или. четыре сеанса? Конечно же, нет. Чтобы выиграть время и сделать мои расчеты более доступными, я должен вместе с вами опереться на несколько уже опубликованных трудов [29] . Другой предварительный момент: путь этих зигзагообразных витков должен каждый раз снова вести нас, и исходной точкой нашего пути должен быть Ницше, здесь нет ничего проще. Я буду краток. Чтобы пойти кратчайшим путем, я напомню, например, то, что было сказано о детстве, игре и об отсутствии долгов. Что было сказано начиная с Ницше. Каким же образом и при помощи чего так называемый ребенок влезает в долги в так называемой игре без долгов? На каком же отсутствии долгов тайно спекулирует игра? И где и согласно какой топике расположить эту тайну?

Я также напомню еще раз сцену, созданную Фрейдом в память о Ницше. Это всегда присутствует в поразительном движении отрицания. Уклонение никогда не позволяет избегнуть неизбежного, жертвой которого оно уже является. В такой затруднительной ситуации Фрейд делает то, что ему нравится, он отказывается от долга с такой заискивающе поспешной уверенностью, с такой невозмутимой легкостью, что мы задаемся вопросом: идет ли здесь речь о собственном долге? Или о чьем-либо? А если этот долг всегда был чьим-либо долгом? Как же чувствовать себя и одновременно не чувствовать себя заранее оплатившим долг и виновным в долге кого-либо, когда тот, смирившись было под воздействием разглагольствований общего характера, спохватывается по праву преемственности, о которой можно думать все что угодно? Как можно спекулировать на долге другого, возвращающегося к себе?