Эвальд Ильенков - Понимание абстрактного и конкретного в диалектике и формальной логике

И вещи протяженные и вещи мыслимые, согласно Н. Мальбраншу, начинают «созерцать в боге» — в том общем, что, как средний член, как общий к тому и другому признак, опосредует идею с вещью. А такого общего (в смысле абстрактной универсалии) между мышлением и протяженностью нет. Общее между ними — как раз их изначальное единство. Бог Спинозы поэтому и есть природа плюс мышление, единство противоположностей, единство двух атрибутов. Но тогда от традиционного бога вообще ничего не остается. Богом называется только вся протяженная природа в целом, обладающая мышлением как стороной своей сущности. Лишь вся природа в целом обладает мышлением как атрибутом, как абсолютно необходимым свойством. Отдельная, ограниченная часть протяженного мира этим свойством с необходимостью не обладает. Камень, например, как модус вовсе не «мыслит». Но в «субстанцию», которая мыслит, он входит, он есть ее модус, ее частичка, — и вполне может мыслить, если войдет в состав подходящей для этого организации, скажем, станет частичкой человеческого тела. (Так и расшифровал основную идею спинозизма Дидро: может камень ощущать? — Может. Надо его растолочь, вырастить на нем растение и съесть это растение, превратить материю камня в материю ощущающего тела.)

Но блестящие диалектические догадки Спинозы, сочетавшиеся с принципиально материалистическим взглядом на человеческий интеллект, оказались похороненными, утонули в общем потоке метафизического мышления XVII–XVIII вв. Локковская теория абстракции, клонящаяся к номинализму, по ряду причин оказалась более приемлемой для естествознания и общественных наук той эпохи. Рациональные зерна диалектики Спинозы всплыли только на рубеже XVIII–XIX вв. в немецкой классической философии и развиты на материалистической основе лишь Марксом и Энгельсом.

И. Кант, предпринявший попытку примирить принципы рационализма и эмпиризма на основе субъективно-идеалистических взглядов на познание, вынужден был прийти к выводу, что понятия вообще невозможно раз и навсегда рассортировать на два класса — на абстрактные и конкретные. Про отдельное понятие, рассматриваемое вне связи его с другими понятиями, вне его употребления, как выражается Кант, нелепо спрашивать — абстрактно оно или конкретно.

«…Выражения абстрактный и конкретный относятся не столько к понятиям самим по себе — ибо всякое понятие есть абстрактное понятие — сколько лишь к их употреблению . А это употребление опять-таки может иметь различные степени — соответственно тому, как понятие трактуется: то более, то менее абстрактно или конкретно т. е. то больше, то меньше отбрасывается от него или соединяется с ним определений», — говорит он в своей «Логике» [19] Кант И. Логика. Петроград, 1915, с. 92. .

Понятие, если это действительно понятие, а не просто пустое название, имя единичной вещи, всегда выражает нечто общее, родовую или видовую определенность вещи и, стало быть, всегда абстрактно, будь то субстанция или мел, белизна или добродетель. С другой же — стороны, любое такое понятие всегда так или иначе определено «внутри себя», через ряд своих признаков. Чем больше таких признаков-определений присоединяется к понятию, тем оно, по Канту, конкретнее, т. е. определеннее, богаче определениями. А чем оно конкретнее, тем полнее оно характеризует эмпирически данные единичные вещи. Если же понятие определяется путем, его подведения под «высшие роды», путем «логической абстракции», то оно употребляется in abstracto и к большему числу единичных вещей и видов оно обретает отношение, но тем меньше определений сохраняется в его составе.

«При абстрактном употреблении понятие приближается к высшему роду; напротив, при конкретном употреблении — к индивидууму… Посредством более абстрактных понятий мы познаем немногое во многих вещах; посредством более конкретных понятий мы познаем многое в немногих вещах, следовательно, что получаем на одной стороне, то снова теряем на другой» [20] Там же. .

Пределом конкретности, таким образом, здесь выступает чувственно-созерцаемая единичная вещь, отдельное явление. Этого предела понятие, однако, никогда не достигает. С другой стороны, самое высокое и абстрактнейшее понятие всегда сохраняет в своем составе некоторое единство, некоторый синтез различных определений, который нельзя разорвать (путем отмысливания последнего определения), не обессмысливая, не уничтожая тем самым понятия, как такового. Поэтому определенная степень конкретности свойственна и самому высокому родовому понятию.