Эвальд Ильенков - К вопросу о природе мышления

Исходной точкой для Гегеля явилось остро зафиксированное уже его предшественниками и современниками противоречие между действительным мышлением, реализующимся во всех сферах духовной и материальной культуры, и тем «сознанием», которое это мышление имеет о себе самом в виде «логики». С этим связано его фундаментальное различение между Логикой реального мышления, реального исторического развития мысли, воплощенной в Науке, и, шире, — в продуктах целенаправленной деятельности людей вообще, — и Наукой Логики.

Это различение делает возможным и, более того, необходимым, производить и в отношении логики сопоставление между «предметом» и «сознанием» (чего принципиально не допускала кантовская версия логики). Определяя Логику как науку о мышлении во всем его объеме и развитии (а не только о «внешних формах» этого мышления, в которых надлежит «оформлять», классифицировать и схематизировать знание, добытое другим путем, с помощью других способностей — как это выходило у Шеллинга), Гегель производит весьма плодотворное расширение предмета этой науки.

В отличие от Шеллинга, Гегель с самого начала ориентируется на научную форму знания — на форму «понятия», то есть строго очерченного определения, зафиксированного термином, и на систему таких определений. То сочетание «необузданного [18] брожения мысли» с деревянным схематизмом старой логики (окончательно догматизированной Кантом), к которому в итоге пришел Шеллинг, его никак не удовлетворяет. Чисто формальную логику, с одной стороны, и «необузданное воображение», с другой, Гегель старается понять как два взаимно-дополнительных изображения одного и того же реального предмета — мышления в полном и точном смысле этого понятия. Каждое из этих двух изображений, будучи одинаково «абстрактным», стоит в отношении «чистого отрицания» к другому, противоположному изображению. «Интуиции» (фантазии, воображению) такой подход и вынужден разрешать все, что запрещается «строго логическому мышлению», и наоборот.

То обстоятельство, что старая «логика» с ее правилами прямо препятствует мышлению выразить на языке понятий ту «диалектику», которую и Фихте и Шеллинг четко зафиксировали в составе «созерцания», для Гегеля становится свидетельством не органической ущербности «мышления» (как для Шеллинга, а позднее для Шопенгауэра и Бергсона), а крайней ограниченности того «сознания», которое имеет о себе самом реальное мышление, — то «сознание» или «самосознание» мыслящего духа человечества, которое догматически-схоластически представлено традиционной «логикой».

Традиционная логика (чище и точнее всего изложенная у Канта) — это только ограниченно-верное описание мышления. Реальное мышление — реальный предмет Логики как науки — на самом деле иное. Отсюда и задача — привести теорию мышления в согласие с ее реальным предметом. Надо революционизировать эту теорию, чтобы сделать ее способной верно описывать то, что [19] мышление делает на самом деле, — то есть реальный процесс развития науки и техники, воплощенных в его «результатах», в теориях, в исторических событиях, в произведениях искусства, в машинах и орудиях труда, и т. д. и т. п., вплоть до политической организации общества, в «государстве».

В Логике мышление осмысливает само себя, старается понять формы и законы своего собственного развития; Логика есть поэтому «мышление о мышлении», есть «сознание духа о своей чистой сущности»; она обязана развернуть «понятие Понятия», дать «анализ развивающегося понятия».

В этих формулах часто усматривают сплошной «идеализм». Между тем, это просто-напросто «естественная» точка зрения Логики на вещи. Если Логику понимать как специальную науку, имеющую свой строго очерченный предмет, то в приведенных формулах следует скорее усмотреть до банальности очевидную истину, чем идеалистическое заблуждение. Любой логик и в наше время скажет, что Логика (в любом ее конкретном толковании) есть наука о мышлении, то есть научное мышление о научном мышлении.

Гегеля часто упрекают — не к месту цитируя слова Маркса, — в том, что для него преимущественный интерес заключается не в «логике дела, а в деле Логики». Упрек этот справедлив там, где Гегель начинает выдавать «дело Логики» за исчерпывающее выражение «логики дела», — то есть там, где он, оставаясь логиком ex professo , любой другой предмет во вселенной начинает рассматривать как «пример» для иллюстрации своих логических положений, и при этом мнит, что превращение предмета в пример уже автоматически и есть его глубочайше-философское [20] объяснение. Но нелепо упрекать логика по профессии в том, что его прежде всего интересует «дело логики». Это все равно, что упрекать химика в том, что его интересует «дело химии», а не живописи или политики.