Георг Гегель - Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика

* Чтобы дать более ясное представление о его поэзии, я не могу удержаться, чтобы не привести несколько отрывков, которые с удивительным искусством были переведены г. Рюккертом. Вот они: III. Ввысь устремил я взор и в каждой сфере лишь единое увидел.

Вниз посмотрел и в пене волн морских лишь единое увидел.

Взглядом проникнул в сердце я, то было море, бездонная космическая сфера, Наполненная мириадами снов и в каждом сне я увидел единое.

Воздух, огонь, земля и вода — все в одно слилось, Разбить не смея единство одного.

(См. прод. на стр. 360–361), 12* Я воздерживаюсь от того, чтобы умножать примеры религиозных и поэтических представлений, которые обыкновенно называют пантеистическими. Относительно философий, которым было Сердце всего живущего между землей и небом, Хвалу тебе воздав, единства одного не смеет миновать.

V. И хотя солнце есть лишь отблеск твоего сиянья, Мой свет и твой в основе лишь одно.

И если небо лишь у ног твоих кружащаяся пыль, То наши существа всегда одно и то же.

Небо станет пылью и пыль превратится в небо, Твоя же сущность и моя навеки в едином слиты.

Как проникают в узкую темницу сердца К нам нисходящие с небес слова о жизни? Как укрывается луч солнца в скорлупке хрупкой камней драгоценных? Чтобы снова ярче и сильней из нее блеснуть потом? Как может земля, впитавшая болотистую тину, Расцвесть вдруг садом пышных роз? И немая раковина, выпившая водяную каплю, Как превратилась в жемчужину, где отражается вся радость солнца? О сердце! Струишься ли ты потоком или от жара тлеешь, Поток и жар в основе есть вода, была бы лишь она твоей и чистой, IX. Тебе скажу я, как человек впервые создан был из глины: Когда в ту глину бог вдохнул дыхание любви.

Тебе скажу я, почему небесный свод вращается все время, Это престол господень наполняет его извечным отражением своей любви.

Тебе скажу я, почему все время дуют утренние ветры: Чтобы всегда свеже колыхать розовые сады любви.

Тебе скажу я, почему и ночь себя укутывает вечно покрывалом: Чтоб мир облечь в святой шатер любви.

Могу тебе я объяснить загадку каждую творенья; Ибо для всех загадок разгадка есть любовь.

АБСОЛЮТНЫЙ ДУХ

{361}

дано именно это название, например элеатской или спинозовской, уже раньше (

{§ 50}

, прим.) было замечено, что они так мало отождествляют бога с миром и делают бога конечным, что в этих философиях совокупность всех вещей (Alles) скорее вовсе не обладает никакой истинностью и их правильнее было бы назвать монотеистическими, а в отношении представления о мире — акосмическими. Всего точнее их можно определить как системы, которые абсолютное понимают только как субстанцию. О восточных, в особенности о магометанских, способах представления можно скорее сказать, что абсолютное выступает у них как безусловно всеобщий род, притом присущий видам и отдельным существам, но так, что у этих последних не остается уже никакой действительной реальности. Недостаток всех этих способов представления и систем состоит в том, что они не доходят до определения субстанции как субъекта и как духа.

Все эти способы представления и системы исходят из одной, всем философиям, как и всем религиям, общей потребности создать представление о боге и затем об его отношении к миру.

В философии достигается ближайшее познание того, что из определения природы бога определяется и его отношение к миру.

XV. Хотя все скорби жизни прекращает смерть, Жизнь от нее всегда бежит в смятеньи.

Так в страхе пред любовью бьется сердце, Как будто чует смерти приближенье.

Ведь при светлом пробужденьи любви Мрачный деспот «Я» бежит бессильно прочь.

Его назад гони ты в прожитую ночь И радостно дыши сиянием зари.

Кто сможет распознать в этой поэзии, высоко парящей над всем внешним и чувственным, то прозаическое представление, которое создается так называемым пантеизмом и которое низводит все божественное к внешнему и чувственному? Подробные сообщения, которые в своем сочинении «Антология восточной мистики» делает нам господин Толук о стихах Джелаледдина и других поэтов, даются как раз с той точки зрения, о которой здесь идет речь.

Во введении господин Толук дает доказательство того, как глубоко его дух овладел мистикой; и там же он определяет точнее и характер восточной мистики, а равно и западной и христианской в их противоположности к восточной. При всем своем различии они имеют общее определение — быть мистикой. Сочетание мистики с так называемым пантеизмом, говорит он на стр. 33, заключает в себе внутреннюю жизненность души и духа, которая по существу и состоит в уничтожении того внешнего всего, которое обычно приписывается пантеизму. В остальном господин Толук придерживается обычного смутного представления о пантеизме. Более основательное исследование этого представления не вызывало собственно какого-либо интереса при эмоциональной точке зрения нашего автора. Совершенно очевидно, однако, что сам он находится в состоянии поразительного увлечения такой мистикой, которая по обычному представлению должна быть названа совершенно пантеистической. Там, однако, где он сам пускается в философствование (стр. 12 и сл.)г он не выходит за пределы обычной точки зрения рассудочной метафизики и ее некритических категорий.