Александр Пятигорский - Мышление и наблюдение

Второе. Почему место, из которого я думаю, а не место, в котором я думаю? — Потому, что «из» здесь подчеркивает экстенсивность думания, его направленность вовне, определяющую интенциональности этого «моего» думания, его экспликативность, разомкнутость, обращенность к другому думанию. При том, разумеется, что такая интенциональность не исключает возможности и каких-то других интенциональностей моего думания. Так оно может одновременно быть и рефлексивным, хотя рефлексивность тогда будет по необходимости «ре-объективированной», то есть «опять превращенной в объект» в целях и в порядке коммуникации.

Третье. «Я» в «я думаю» — не просто слово естественного языка, означающее (в русском) личное местоимение первого лица единственного числа. «Я» здесь и не понятие (идея, категория и так далее), отсылающее к какой-либо эгологической концепции, где бы оно фигурировало в качестве онтологической сущности или являлось бы результатом («пределом») возможной феноменологической редукции. Поэтому было бы методологически некорректным употреблять здесь слово «я» в третьем лице: смысл «я» здесь строго контекстуален в своей производности, вторичности в отношении «я думаю». Точнее, вне «я думаю» у «я» здесь нет философского смысла. Тогда, если считать каждое «я думаю» случаем того, что обозначается словами «думать» или «думание», то «я» будет обозначать один из аспектов этого случая. Но при этом каждое «я думаю» представляет собой некоторую абсолютную индивидуальную целостность, индивидуальную не в смысле индивидуальности «я», но в смысле индивидуальности думания, то есть в смысле отличий одного думания от другого, одного случая от другого. Тогда место, из которого я думаю, будет местом одного такого случая, а не местом где, думая, я нахожусь.

Четвертое. Я уже охарактеризовал в своем комментарии на «место, из которого я думаю» данный случай как случай, предполагающий не только экстенсивность думания, но и его конкретную коммуникацию. Только тогда, когда это думание уже сообщается — и не на мгновение позже — я вижу место, из которого я думаю, не как абстрактное «пространство» заполнения объектами, о котором говорилось вначале, не как мыслимый топос мышления, а как конкретный locus — место, которое мышление оставляет, чтобы быть сообщенным, переданным. В этом «оставленном» мышлением месте может оказаться и «я», но не то «я», о котором говорилось выше в комментарии на «я» в контексте выражения «я думаю», а «я» как один из объектов ставшего уже «прошлым» думания, объектов, составляющих это место, о чем также уже было сказано в комментарии на «место». [Тогда спросим, а не может ли «я» считаться одним из таких «мест»? — Нет, не может.]

Однако, сейчас, говоря об этом, я уже далеко позади, там, в моем думаний о месте, из которого я думаю, оставленном в момент «я думаю из...». Это — своего рода возвращение, ибо именно сейчас «место, из которого» становится «местом, куда...». Только сейчас заполняющие (или составляющие) это место объекты (объекты уже определенно бывшего мышления) приобретают формы конкретных вещей, фактов, лиц и обстоятельств, а само это место обретает контуры конкретного ландшафта со всеми неисчислимыми как чувственно воспринимаемыми, так и умственно постигаемыми элементами последнего. Такова, в общем, «феноменология места» с ее условными временно-пространственными параметрами и характеристиками.

Время здесь — от одного момента до целой жизни или эпохи — укладывается в одну клеточку этого ландшафта. (Но, разумеется, речь может идти только о мыслимом времени, точнее, о том, что мыслилось как время.) Отсюда возможно и рассуждение: когда мы говорим — «место», то это значит, что время уже редуцировано к одной из клеточек ландшафта прошлого мышления, да и «прошлое» будет означать «редуцированное к месту». Самое интересное обстоятельство относительно ландшафта прошлого мышления — это то, что какие-то — а в принципе все — клеточки, из которых он складывается, могут оказаться пустыми, «нулевыми», так сказать.

Тогда может возникнуть вопрос: а не является ли сам этот ландшафт результатом уже совершенных редукций — и не только редукций «временного» к «пространственному», но и других редукций — произведенных мышлением в каком-то нами еще не определенном настоящем времени.

Здесь следует заметить — и это остается незамеченным, не «засекается» в рефлексии, ведь не будем забывать, что никакая рефлексия не может быть полной — что само это «настоящее» также может явиться одной из редукций, в которой мышление не «успело» объективировать себя как прошлое мышление, иначе говоря как время и оттого конструирует какое-то особое время им, этим мышлением, еще не схваченное. Эти «не успело», «еще не схваченное» суть метафоры неотрефлексированности мышления самим собой, метафоры незавершенности мышления, его неготовности к редукции.