Иустин (Попович) - Достоевский о Европе и славянстве

Мефистофель в "Фаусте", как школьник, читает курс лекций по атеизму своему ученику Фаусту, однако он (Мефистофель) без всякой обиды мог бы сам смиренно выслушать подобный курс лекций из уст "желторотого" русского студента Ивана Карамазова. У него бы он смог найти самое лучшее, совершенное оправдание своей демонологии. Вообще надо сказать, что все старые и новые философии атеизма по сравнению с философией атеизма Достоевского — не что иное, как Pleasant Sunday — afternoon literature [3] Pleasant Sunday — afternoon literature (англ.) — "послеобеденное чтение". (Прим. перев.) . В отрицании Бога все они — школяры по сравнению с Достоевским.

В философии антигероев Достоевского мистический ужас жизни нашел свою совершенную стилистику и самое адекватное выражение. У Ницше есть риторика, а у героев Достоевского ее нет. Мучимые ужасными проблемами страданий, раздавленные страшной таинственностью жизни, закабаленные бессмысленной необходимостью естественных законов, они забывают о всяких познаниях, презирают всяческие нравственные устои. Попирают все законы и страстно бросаются в ноги исстрадавшемуся человечеству, преклоняясь перед его страданиями. От ужаса они нарушают все законы, попирают все добродетели, преступают все границы, поставленные людьми, природой и Богом. Воистину в них происходит Umwertung aller Werte [4] Umwertung aller Werte (нем.) — переоценка всех ценностей. (Прим. перев.) .

Они не мирятся со страданием. Страдание для них — это самое высшее отрицание Бога. Страдание — это атмосфера нашей печальной планеты. Возможно ли оправдание Бога, если существует бессмысленное страдание? Может ли существовать Бог в этом ужасном мире? И если Он есть, возможно ли Его оправдание? Антигерои остаются при своем: страдания очень много в мире, оно бессмысленно и бесцельно, но это не мешает ему присутствовать во всем. Между человечеством и Богом стоит отвратительное чудовище, имя которому — страдание. Антигерои не могут его устранить, не могут его замолчать, а потому и не принимают мир, который "почивает в абсурде". Для них мир этот — наихудший из всех возможных миров (разумеется, сложный вопрос: возможны ли вообще лучшие миры). И если все-таки они таковой мир принимают, то принимают единственно как космологическое доказательство не Бога, а диавола. И историю рода людского они принимают не как оправдание Бога (теодицею), но как оправдание диавола. Бессмысленная трагедия жизни отвергает Бога и утверждает диавола, осуждает Первого и назначает второго.

Возможен ли такой ответ, который бы действительно мог осмыслить трагедию этого мира, который бы смог оправдать его страдания, который бы смог успокоить богоборческих бунтовщиков и устранил бы причины немилосердного их бунта против Бога?

Да, возможен, говорит Достоевский. Возможен только один-единственный ответ. И этим ответом является "пресветлый Лик Богочеловека Христа". Богоборческие бунтовщики могут разрушить все системы, уничтожить все принципы, попрать все законы, они могут учение Христа назвать ложным, опровергаемым современной наукой и экономическими теориями. Но останется одно — то, что они никогда не смогут ни разорить, ни уничтожить. Это — пресветлый Лик Богочеловека. Его моральная недосягаемость, Его чудесная и чудотворная красота.

Самое трудное — бороться не с учением, но со светлой и благой Личностью Христа. Победить эту Личность абсолютно невозможно. "Галилеянин, ты победил!" Достоевский это знает из своего собственного опыта, ибо редко кто так боролся со Христом, как он сам. А потому как ответ своим взбунтовавшимся антигероям он представляет чудесный и чудотворный Лик Господа Христа, Который являет Себя в христоликих образах Зосимы и Алеши, Мышкина и Макара. Своей чудесной христоликостью они смиряют бунтарский дух, умиротворяют мятущиеся души, укрощают мятежные стремления. Всей своей жизнью, всем своим существом они свидетельствую об одном: есть Бог, есть бессмертие.

Некая таинственная, милая и кроткая сила непрестанно изливается из христоликих героев Достоевского. Они не доказывают Бога логически, но свидетельствуют о Нем психофизически. Логически или диалектически нельзя доказать ни существование Бога, ни существование бессмертия души. Убежденность в существовании Бога и бессмертия души — это плод личного, непосредственного опыта. Эта убежденность приобретается только опытом активной любви. От величины и силы этого опыта зависит и сила и величина человеческой убежденности в существовании Бога и бессмертия души. Чем богаче этот опыт у человека, тем больше и веры в Бога. К истинному и реальному богопознанию и самосознанию человек приходит только путем активной любви. Любя Бога и людей, человек реально и через опыт жизни понимает, что душа его христолика и бессмертна.