Жиль Делёз - Фуко

влечь из слов, фраз и пропозиций не смешивающиеся с ними высказывания. Высказывания не являются ни словами, ни фразами, ни пропозициями, а формациями, которые выделяются только из свода слов, фраз и пропозиций, когда субъекты фразы, объекты пропозиции и означаемые слов меняют свою природу, располагаясь внутри этого "говорят", распределяясь и рассеиваясь в толще языка. Согласно постоянному парадоксу Фуко, язык надстраивается над сводом лишь для того, чтобы стать средой дистрибуции или рассеивания высказываний, уставом естественным образом рассеянного "семейства". Весь этот метод чрезвычайно строг и с различной степенью эксплицитности проявляется на протяжении всего творчества Фуко.

Когда Гоголь писал свой шедевр, рассказывающий о записи мертвых душ, он объяснял, что его роман — это поэма, и указывал, почему именно этот роман непременно должен быть поэмой. Не исключено, что Фуко в своей археологии создает не столько дискурс о собственном методе, сколько поэму о своем предыдущем творчестве и достигает того уровня, где философия обязательно становится поэзией, поэзией того, что говорится, поэзией и бессмыслицы, и самого глубокого смысла. В какой-то мере Фуко может заявлять, что всю свою жизнь он писал только художественные произведения: ведь, как мы уже видели, высказывания напоминают грезы, и в них все меняется, словно в калейдоскопе, в зависимости от принимаемого для анализа свода и вычерчиваемой диагонали. Но если взглянуть на проблему иначе, то можно также сказать, что всю свою жизнь он занимался только документальным описанием действительности, используя реальный язык для описания реальности, так как в высказывании все реально и вся реальность там явлена.

Существует столько разных множеств. Тут наблюдается не только великое противостояние дискурсивных и недискурсивных множеств, но еще и среди дискурсивных — разнообразные семейства или формации высказываний, список которых предельно открыт и меняется от эпохи к эпохе. А кроме того существуют виды высказываний, характеризуемые определенными "пороговыми значениями": одно и то же семейство может захватывать несколько видов, а один и тот же вид — характеризовать несколько семейств. К примеру, наука подразумевает определенные виды порогов, пройдя через которые высказывания достигают "эпистемологизации", "научности" или даже "формализации". Но никогда одна наука не охватывает всего семейства высказываний или той дискурсивной формации, в рамках которой она сложилась: статус и научные претензии психиатрии не ликвидируют юридических текстов, литературных выражений, философских размышлений, политических решений или же массовых мнений, образующих неотъемлемую часть соответствующей дискурсивной формации [26]. Самое большее, на что способна одна научная дисциплина, это ориентировать свою формацию, систематизировать или формализовать некоторые из своих областей, рискуя при этом приобрести идеологическую функцию, которую было бы неправильно воспринимать только как следствие несовершенства этой науки. Одним словом, одна наука располагается в определенном участке знания, который целиком она не поглощает, в формации, которая сама по себе является объектом знания, а не науки. Знание — это не наука и даже не познание; его объект составляют ранее уже определенные множества или, точнее, четкое множество со своими единичными точками, местами и функциями, которые и описывает само знание. "Дискурсивная практика не совпадает с научным развитием, которому она может дать место; знание, которое она образует, не является ни необработанным наброском, ни побочным продуктом повседневной жизни, образованным наукой" [27]. Однако вполне понятно, что некоторые множества, некоторые формации не направляют неотступно следующее за ними знание к эпистемологическим порогам. Они задают знанию иные направления, с совершенно иными порогами. Мы даже не имеем в виду того, что некоторые семейства "неспособны" к науке, за исключением случаев перераспределения и подлинной мутации (как обстояло дело с тем, что предшествовало психиатрии в XVII и XVIII веках). Мы, скорее,

спрашиваем себя, а нет ли, скажем, эстетических порогов, которые задают знанию не научное, а иное направление и могут дать возможность определить литературный текст или произведение изобразительного искусства в рамках дискурсивных практик, к которым они принадлежат. Или порогов этических, порогов политических: можно продемонстрировать, каким образом запреты, исключения, ограничения, нарушения или свобода "связаны с определенной дискурсивной практикой" во взаимоотношении с недискурсивными средами, более или менее способными приблизиться к революционному порогу [28]. Так во всех регистрах множеств формируется археологическая поэма, но образуется она и в каждой уникальной записи сказанного, во взаимосвязи с событиями, общественными институтами и всеми прочими практиками. Существеннейшая черта "Археологии" заключается не в том, что ее автору удалось преодолеть научно-поэтическую двойственность, еще обременявшую труды Башляра. И не в том, что Фуко нашел способ научной обработки литературных текстов. Главное ее достоинство состоит в открытии и размежевании тех новых сфер, где и литературная форма, и научная теорема, и повседневная фраза, и шизофреническая бессмыслица, и многое другое являются в равной мере высказываниями, хотя и несравнимыми, несводимыми друг к другу и не обладающими дискурсивной эквивалентностью. Как раз этого пункта никогда не удавалось достичь ни логикам, ни формалистам, ни толкователям. И наука, и поэзия являются в равной степени знанием.