Пол Ман - Имперсональность в критике Мориса Бланшо

Чтение Мориса Бланшо явно отличается от опыта каких бы то ни было остальных чтений. Оно начинается с обольщения прозрачностью языка, не позволяющего себе ни дисконтинуальности, ни бессодержательности. Таким образом Бланшо предстает, как чистейший, рациональнейший из писателей: он постоянно граничит с невыразимым, неустанно подступает к чрезвычайной двусмылесленности, однако всегда распознавая их таковыми; подобно тому, как это делает Кант, оставляя горизонт четким и обусловленным. Когда мы читаем работы Бланшо, посвященные поэтам или прозаикам, избираемыми в качестве темы, мы с готовностью забываем то, что до сих пор было известно о том или ином писателе. Что происходит не потому, как мысль Бланшо понуждает нас изменять нашу собственную перспективу знания, ? это всегда только пример, частный случай. По возвращению же к писателю, о котором шла речь, мы обнаруживаем, что ничто не изменилось в нашем отношении к нему, едва ли наше понимание было обогащено комментариями критика. В сущности, Бланшо никогда и не пытается представить нам проект экзегезы, соединяющей предыдущее знание с новыми открытиями. Ясность его критического письма ни в чем не обязана власти экзегезы. Оно является таковым отнюдь не по причине того, что проникает еще глубже в темнoты неизведанных областей, но потому как задерживают сам акт понимания. Свет, проливаемый ими на тексты, имеет совершенно иную природу. В действительности ничто так не темно, как природа света.

Ибо как нам понять процесс чтения, который по словам Бланшо сосредоточен "au dela ou deca de la comprehension", до или же вне акта понимания? (L'Espace literaire, p. 205) Затруднительность этой концепции указывает, насколько она отличается от ординарных представлений о критике. Критические рассуждения Бланшо не предлагают нам личностной исповеди или же интимного переживания, они не предлагают нам ничего из того, что могло бы немедленно отозваться в другом личностном сознании, позволяя читателю следовать их движению. В его работах превалирует некая потаенность, разительно противостоящая способам объективной повествовательности Однако эта потаенность, надо полагать, вовсе не принадлежит некой определенной личности, так как проза Бланшо никак не приоткрывает его личный опыт. Менее всего этот язык похож на язык исповеди, или на язык экзегезы. Даже в статьях, очевидно вдохновленных типичной литературной заинтересованностью, его язык отнюдь не есть язык оценки или мнения. При чтении Бланшо мы не принимаем участия в акте суждения, проявления симпатии или же понимания. И в результате ? очарование, переживаемое нами, сопровождается чувством сопротивления отказа от того, чтобы быть уведенным в противостояние чему-то неясному и темному, в чем наше сознание не сможет найти опоры. Двусмысленность такого переживания в какой-то мере может быть прояснена следующими словами Бланшо:

Сам акт чтения ничего не меняет, ничего не добавляет к тому, что уже есть, ? он позволяет вещам быть такими, как они есть; это форма свободы, однако не той, которая дает или отбирает, но свободы принимающей и утверждающей, Сам актговорящей "да". Она может сказать лишь "да" и в пространстве, открываемом этим утверждением, свобода дает работе утвердить себя как подрывающее решение ее воли быть таковой ? и ничего более.2

На первый взгляд такое пассивное и молчаливое столкновение с произведением совершенно чуждо тому, что мы обыкновенно зовем интерпретацией. Оно всецело отлично от субъектно-объектной полярности, вовлеченной в объективное наблюдение. Литературное произведение лишено какого бы то ни было объективного статуса. У него нет иного существования, кроме как создаваемого в самом внутреннем акте чтения. Но точно также мы не имеем дела и с так называемым интерсубъективным или интерперсональным актом, в который два субъекта вовлечены проясняющим диалогом. Было бы правильней сказать, что две вовлеченные субъективности ? автора и читателя ? вступают в сотрудничество по стиранию их отличительных признаков и разрушают себя как субъектов. Оба движутся от уважаемой особенности к общему локусу, содержащим их обоих, связанные импульсом, который отвращает их от их собственной особенности "Я". Именно посредством акта чтения происходит это отвращение: для автора возможность читать трансформирует его язык из простого проекта в прoизведение (и что навсегда отделяет его от него). В свой черед это возвращает читателя к тому моменту, когда он еще не был сформирован в некое особенное "Я".