Эдмунд Гуссерль - Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Книга 1

Ясно, что все эти описательные высказывания, будь они даже тождественны высказываниям относительно действительности, на деле уже испытали решительную модификацию смысла, подобно тому как и само описываемое, хотя оно и дает себя «точно так, как прежде», стало решительно иным, так сказать, путем перемены знака на противоположный. «Внутри» подвергшегося редукции восприятия (в феноменологически чистом переживании) мы, как совершенно неотмыслимое от такого восприятия, обретаем воспринимаемое как таковое; выразить мы это можем так: «материальная вещь», «дерево», «цветущее» и т. д. Очевидно, что кавычки наделены здесь значением, — они-то и выражают перемену знака на противоположный и соответствующую решительную модификацию значения слов. Само дерево, вещь природы, не имеет ничего общего с этой воспринятостью дерева как таковой, каковая как смысл восприятия совершенно неотделима от соответствующего восприятия. Само дерево может сгореть, разложиться на свои химические элементы и т. д. Смысл же — смысл этого восприятия, нечто неотделимое от его сущности, — не может сгореть, в нем нет химических элементов, нет сил, нет реальных свойств.

Всё присущее переживанию чисто имманентно и после произведенной редукции, всё неотмыслимое от него, каково оно в себе, всё ео ipso переходящее при эйдетической установке в эйдос — всё это отделено от любой природы и физики и, не менее того, от психологии глубочайшей пропастью, — и даже это сравнение в духе натурализма недостаточно ярко, чтобы показать существующее тут различие.

Что разумеется само собою, смысл восприятия принадлежит тоже и к восприятию, не подвергшемуся феноменологической редукции (восприятию в психологическом смысле). Сейчас можно попутно прояснить и то, что феноменологическая редукция может приобретать полезную для психолога методическую функцию, а именно, фиксируя ноэматический смысл в резком отграничении его от самого предмета, она позволяет распознать все неотделимо принадлежащее чисто психологической сущности интенционального переживания, которое в таком случае будет пониматься как реальное.

Однако как при психологической, так и при феноменологической установке необходимо твердо помнить, что «воспринимаемое» не заключает в себе как смысл воспринимаемого ничего (причина, почему ему нельзя ничего приписывать и на основе «косвенных источников»), кроме того, что «действительно является» в являющемся по мере восприятия, причем в том именно модусе, в том способе данности, в какой являющееся и осознается в восприятии. На этот имманентный восприятию смысл всегда может быть направлена специфическая рефлексия, и феноменологическое суждение обязано верно следовать тому и только тому, что охватывается ею, находя для этого адекватное выражение.

Подобно восприятию, любое интенциональное переживание — это и составляет самую основу интенциональности — обладает «интенциональным объектом», то есть своим предметным смыслом. Иными словами: обладать смыслом («иметь что-нибудь на уме») — это основной характер сознания вообще, которое благодаря этому есть не только переживание, но и переживание, обладающее смыслом, переживание «ноэтическое».

Правда, то, что выделилось в нашем показательном анализе как «смысл», не исчерпывает всю ноэму; в соответствии с этим ноэтическая сторона интенционального переживания состоит не только в моменте, собственно, «наделения смыслом», с которым в качестве коррелята и соотносится именно «смысл». Вскоре окажется, что полная ноэма заключается в целом комплексе ноэматических моментов, что специфический момент смысла образует в этом комплексе лишь своего рода необходимое ядро, или центральный слой, в котором сущностно фундируются другие моменты, — только поэтому мы и были вправе называть их смысловыми моментами, однако в расширительном смысле слова.

Однако пока остановимся лишь на том, что ясно выступило в предыдущем изложении. Мы показали, что интенциональное переживание вне всякого сомнения устроено так, что при соответствующей направленности взгляда из него можно извлечь «смысл». То положение, дел, какое определяет для нас этот смысл, а именно то обстоятельство, что несуществование (или, скажем, возникающее впоследствии убеждение в несуществовании) «самого» представляемого или мыслимого объекта не может отнимать представляемое как таковое у соответствующего представления (и у соответствующего интенционального переживания вообще), не может отнимать у него то, что так или иначе осознается в нем, так что необходимо различать «сам» объект и представляемое, — это положение дел не могло оставаться незамеченным и прежде. Различие это бросается в глаза, а потому должно было получить свое выражение и в литературе. И на деле на него указывает производившееся в схоластической философии различение «ментального» «интенционального» или «имманентного» объекта, с одной стороны, и «действительного» — с другой. Однако гигантский шаг разделяет самое первое схватывание некоторого различения в сознании и его правильную, феноменологически чистую фиксацию и вполне корректное оценивание, — и как раз этот шаг, решающий для разработки непротиворечивой и плодотворной феноменологии, не был осуществлен. Решающее при этом — прежде всего абсолютно адекватное описание всего наличествующего в феноменологической чистоте и устранение любых толкований, которые трансцендировали бы данное. Уже термины выдают здесь истолкованность, и нередко весьма ложную. Это проявляется уже в таких выражениях, как «ментальный», «имманентный» объект, и по меньшей мере способствует такому истолкованию выражение «интенциональный» объект.