Эдмунд Гуссерль - Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Книга 1

Вещь в своей идеальной сущности дает себя как res temporalis, в необходимой «форме» времени. Интуитивная «идеация» (как узревание «идеи» таковая совершенно особо достойна тут такого именования) учит нас тому, что вещь есть вещь необходимо длящаяся, в принципе бесконечно распространимая в аспекте своего дления. В «чистом созерцании» (ибо такая идеация — это феноменологически проясненное понятие Кантова чистого созерцания) мы схватываем «идею» временности и всех заключенных в ней сущностных моментов.

Далее же, вещь по своей идее есть res extenso, так, к примеру, она в пространственном аспекте способна на бесконечно многообразные превращения формы и, при твердо удерживаемых в тождественности фигуре и изменениях таковой, на бесконечно многообразные изменения положения; вещь in infinitum «подвижна». Мы схватываем «идею» пространства и включенные в нее идеи.

Наконец, вещь есть res materialis, это субстанциональное единство и, как таковое, единство причинностей, — согласно возможности, бесконечно многообразных. И вместе с такими специфически реальными свойствами мы тоже наталкиваемся на идеи. Так что все компоненты вещной идеи в свою очередь суть идеи, и каждый имплицирует свое «и так далее» «бесконечных» возможностей.

То, что излагаем мы сейчас, — это не «теория», не «метафизика». Речь идет о сущностных необходимостях — таковые заключены в вещной ноэме и, коррелятивно таковой, и в дающем вещь сознании и неустранимы, неснимаемы, их возможно постигать посредством усмотрения и систематически исследовать.

После того как сделали теперь понятными — в самом что ни на есть общем виде — бесконечности, что таит в себе созерцание вещи как таковое (по ноэсису и ноэме), или же, как тоже можно сказать, после того как мы сделали понятными идею вещи и все измерения бесконечности, какие только таит она в себе, — мы сможем вскоре понять и то, насколько регион «вещь» может послужить феноменологическим исследованиям в качестве руководящей нити.

Созерцая индивидуальную вещь и следя в созерцании за тем, как она движется, приближается и удаляется, крутится и вертится, как изменяется ее форма и качество, каким способом ставит она себя причинно, мы совершаем плавные непрерывности созерцания, таковые же покрываются так-то и так-то, сливаются в сознания единства, — взгляд направляется при этом на тождественное, на X смысла (и, соответственно, позиционального или нейтрализованного предложения), на одно и то же — изменяющееся, крутящееся и т. д. Так и тогда, когда мы в вольном созерцании следим бесконечно возможные модификации по различным основополагающим направлениям, в сознании безграничности в поступательном движении такого процесса созерцания. И вновь все точно так, когда мы переходим к установке идеации и, скажем, доводим до ясности региональную идею вещи, — при этом поступая подобно геометру в свободе и чистоте его геометрического созерцания.

И однако, вместе со всем этим, мы ничего не знаем еще о процессах самого созерцания, о принадлежных таковому сущностях и сущностных бесконечностях, ничего не знаем о его материалах и ноэтических моментах, о его ноэматических составах, о слоях его — двусторонне различимых и схватываемых эйдетически. То, что мы актуально переживаем (и, соответственно, сознаем — помимо рефлексии — в модификации фантазии), — этого мы не видим. Итак, необходимо изменение установки, необходимы различные — гилетические, ноэтические, ноэматические — «рефлексии» (все по праву называемые так, поскольку они суть отвлечения от первоначальной, «прямой», направленности взгляда на X). Эти рефлексии и открывают для нас обширное и внутренне связное поле исследований и, соответственно, обширную, подчиненную идее «регион вещь», проблематику.

Тут встает именно такой вопрос:

Как систематически описывать принадлежные к единству наглядно представляющего сознания ноэсы и ноэмы?

Если придерживаться сферы ноэматической, то тогда вопрос гласит:

Как выглядят многообразные полагающие созерцания, «предложения созерцания», в каких достигает своей данности «действительная» вещь, обнаруживая и подтверждая, по мере созерцания, в изначальном «опыте», свою действительность?

Как выглядят, чтобы абстрагироваться от доксического тезиса, просто ноэматически разумеемые явления, какие «доставляют к явлению» одну и ту же, всякий раз вполне определенную вещь, принадлежную, в качестве необходимого коррелята, к такому многообразию созерцания и, соответственно, явления? Феноменология в принципе не застревает на расплывчатых речах, на темных всеобщностях, она требует систематически определяемого, внедряющегося в сущностные взаимосвязи — вплоть до самых последних достижимых обособлений таковых — прояснения, анализа и описания: феноменология требует работы, какая доводит дело до конца.