Жан-Франсуа Лиотар: Феноменология

Вот оба лика феноменологии: сильное доверие к науке подталкивает стремление упрочить ее основания, для того чтобы упрочить все ее здание целиком, и избежать нового кризиса. Но для того чтобы реализовать это намерение, необходимо выйти за пределы самой науки и погрузиться в то, во что она «неосознанно» погружена. С этим рационалистическим намерением Гуссерль и подходит к дорациональному. Но неосторожное обращение может сделать из этого дорационального антирациональное, а из феноменологии — бастион иррационализма. Хайдеггер, пожалуй, кое-что у Гуссерля наследует, однако многое меняет. Наше изложение не будет пытаться сгладить эту двусмысленность, которая вписана в историю феноменологической школы.

V. Феноменологическая рефлексия занимает нас прежде всего с точки зрения гуманитарных наук. И это не случайно. В исследовании непосредственно данного, которое предшествует любой научной тематизации и ее уполномочивает, феноменология раскрывает основополагающую черту, или сущность, сознания об этом данном, то есть интенциональность[1]. Феноменология на месте сознания, традиционно понимаемого как «переваривающее» или, по меньшей мере, впитывающее, наподобие пищи, внешний мир (например, как у Кондильяка), раскрывает некое сознание, которое «раскалывается по направлению» (Сартр), некое сознание, которое вообще есть ничто, если оно не есть отношение к миру. Но тогда не являются ли объективные, экспериментальные, короче — подражающие физике, как то происходит в психологии, социологии и т. п., методы полностью неадекватными? Не нужно ли тогда, по меньшей мере, начинать с развертывания, разъяснения различных модусов, в которых сознание «переплетено с миром»? Например, прежде чем схватывать социальное как объект, что уже является определенным выбором метафизического характера, безусловно необходимо объяснить само значение для сознания факта «бытия-в-обществе», а затем наивно вопросить об этом факте. Только таким образом удастся упразднить неизбежные противоречия, которые вытекают из самой постановки социологической проблемы: феноменология пытается не заменить гуманитарные науки, но заострить их проблематику, подобным образом селектируя их результаты и переориентируя их исследования. К этому мы еще вернемся.

VI. Надо ли подчеркивать важность феноменологии? Она есть этап «европейской» мысли, и она постигает себя саму как таковую — именно это показал Гуссерль в Кризисе. Мы зафиксируем ее историческое значение, зная, что подобное историческое значение не может быть раз и навсегда определено, ибо и сейчас существуют феноменологи, а также потому, что смысл феноменологии как исторического явления еще продолжается, незавершен. И на самом деле, Финк акцентирует одно у Хайдеггера, а Рикер другое у Мерло-Понти, Левинас — третье у Поза или Тевеназа, и это оправдывает осмотрительность, с которой стоит приступать к феноменологии. Но остается, как показал Жан Валь, общий феноменологический «стиль». И несмотря на различия между указанными мыслителями, какими бы значительными и окончательными они ни были, мы попытаемся очертить именно стиль, возвращая тем самым Гуссерлю то, что от него начинается: начало.

1. Психологический скептицизм. — Психологизм, против которого боролся Гуссерль, отождествляет субъект познания и психологический субъект. Он утверждает, что суждение «эта стена желтая» не является суждением, независимым от меня, выражающего и воспринимающего эту стену. Скажут, что «стена», «желтая» суть понятия, по объему понятия и его содержанию независимые от любой конкретной мысли. Тогда следует ли согласиться с их существованием в себе, трансцендентным субъекту и реальности? Противоречия реализма идей (например, платонизма) неразрешимы и неизбежны. Но, по крайней мере, если допускают принцип противоречия как критерий пригодность высказывания (в данном случае платоновского), то не утверждается ли этим самым его независимость по отношению к конкретной мысли? Таким образом переходят от проблемы логической материи, понятия, к проблеме ее построения, к принципам: но на этой новой почве психологизм не обезоружить. Когда логик утверждает, что два противоположных высказывания не могут быть одновременно истинными, он только выражает, что действительно для меня на уровне переживания сознания невозможно полагать, что стена желая и что она зеленая. Пригодность основных принципов основывается на моей психической организации, и они являются недоказуемыми, поскольку врождены. Отсюда естественно следует, что, в конце концов, нет истины, независимой от психологических поступков, которые и управляют ею. Каким образом я мог бы знать, если мое знание, как требует классическая концепция истины, адекватно своему объекту? Каков знак этой адекватности? Ведь необходимо некое «состояние сознания», благодаря которому любой вопрос об объекте, который познается, оказывается излишним: субъективная достоверность.