Юлиус Эвола - Фашизм - критика справа

В традиционном обществе эта проблема решалась благодаря наличию особой литургии или мистики верховной власти, составляющей неотъемлемую часть системы. Поэтому не стоит огульно осуждать шаги, предпринятые фашизмом в его стремлении сохранить общую атмосферу высокого напряжения. Скорее следует провести границу, за пределами которой эти начинания обретали пародийный и неподлинный характер. С одной стороны, это было вызвано несовпадением принципов и целей, с другой — отсутствием подходящих людей.

Однако здесь неизбежно возникает проблема, которую мы лишь слегка затронем в настоящем исследовании. Зачастую политическую систему указанного нами типа обвиняют в том, что она незаконно присваивает себе религиозное достоинство, тем самым переводя способность человека к вере и самопожертвованию — или в более широком смысле его волю к самопреодолению — с законного объекта её приложения (то есть религии) на профанические суррогаты. Тем не менее, это обвинение имеет смысл лишь при условии наличия субстанциальной и непреодолимой раздвоенности между миром государства и духовным или сакральным миром. В таком случае следует чётко разобраться, в чём состоит суть предполагаемой раздвоенности. С одной стороны, она лишает сакрального характера и низводит до чисто материального уровня всё связанное с политикой, властью и авторитетом; с другой — отрицает реальность всего духовного и сакрального. Это естественный вывод, вытекающий из известного выражения: «Date a Cesare» [9] лат. «Богу — Богово, Кесарю — кесарево» (прим. перев.). . Все попытки политической теологии разрешить это противоречие способны привести лишь к компромиссу. В то же время для целого ряда европейских и неевропейских традиционных политических систем, в которых та или иная форма сакрализации власти и авторитета служила опорой и законным основанием всей системы, подобной проблемы просто не существовало. В принципе, авторитет и верховная власть не могут считаться таковыми при отсутствии духовного узаконения. В этом случае истинное государство лишено прочного центра. Мы имеем в виду не отсутствие обыкновенного административного и «социального» центра, но того духовного центра, к которому притягивается всё порождённое указанной атмосферой высокого напряжения.

Общая ситуация того времени и влияние, которым обладало в Италии католичество как общественная сила, не позволили фашизму в открытую поставить вопрос об окончательном узаконении государства. Правда, честное и мужественное воплощение в жизнь римского идеала рано или поздно заставило бы вернуться к этой проблеме, — но на тот момент замерли в нерешительности. С одной стороны, Муссолини постоянно отстаивал за фашизмом «религиозную» ценность; с другой, он никогда не уточнял, что собственно составляет сущность этой религиозности, как она связана с политической идеей и чем, следовательно, отличается от обычного, расплывчатого благоговения перед сверхъестественным. Он говорил: «Государство обладает не теологией, а моралью». Однако, это не решает проблемы. Если мораль должна быть чем-то большим, нежели простым соглашением о совместном существовании, если ей хотят придать глубоко оправданный и внутренне нормативный характер, то она нуждается в «трансцендентной» основе, что ставит её на один уровень с религией и той же теологией. Именно поэтому между фашистами и представителями господствующей религии, стремящимися монополизировать все имеющее собственно духовный характер, опираясь на статьи Конкордата, нередко возникали стычки по поводу воспитания и духовного формирования новых поколений.

С другой стороны, вполне понятно, что не решив данной проблемы, невозможно опровергнуть мнение тех, кто видит в движениях «фашистского» типа одну из разновидностей современной обмирщенной и «языческой» мистики, простой суррогат, порождённый миром, лишённым сакрального измерения. Ведь даже борьба и героизм, верность и самопожертвование, презрение к смерти и прочее могут иметь иррациональный, натуралистический, трагический и тёмный характер (Кайзерлинг прямо говорил о теллурической окраске «мировой» революции), если отсутствует высшая (в некотором смысле — преображающая) точка отсчёта, которая, как было сказано, относится к уровню, превосходящему область простой этики.

Переходя к другой области, во избежание путаницы, прежде всего отметим, что если указанному фундаментальному противоречию между политическим и «социальным» в фашистской доктрине было уделено достаточно внимания, то этого нельзя сказать о национализме, взывающем к примитивным чувствам родины и нации, и связанным с плохо понятым «традиционализмом». В Италии, вследствие исторически сложившихся обстоятельств, это понятие не имело ничего общего с традицией, понимаемой в высшем смысле, но ассоциировалась с буржуазным, «благоразумным», умеренным и конформистским консерватизмом с католической закваской. Объединение с националистическими силами («голубые рубашки»), которые по понятным причинам также пытались оказать активное сопротивление итальянским подрывным движениям, привело к размыванию фашистской политической идеи. Безусловно, здесь следует принять в расчёт те условия, которым подчинена политика как «искусство возможного». В последнее время пафос «родины» и обращение к «национальным» чувствам в борьбе против левых движений является одним из немногих оставшихся пригодных средств. Поэтому и в современной Италии национальные силы, как правило, ассоциируются с правыми. Однако с точки зрения принципов здесь происходит та же путаница, вследствие которой столь ненавистный правым либерализм сегодня считается правым движением.