Рене Генон: Символика креста (сборник)

В эти годы Генон привлекает к себе внимание лиц, которых можно назвать истинными представителями Традиции и имена которых известны.

Это видный арабский богослов Абдер Рахман эль-Кебир, памяти которого он посвятил свою «Символику креста» (1931), и два принявших ислам европейца: бывший «гностический епископ» Леон Шампрено (1870–1925), получивший арабское имя Абд-эль-Хакк — Служитель Истины, и шведский ориенталист Иоганн Густав Агелии (1868–1917), назвавшийся в мусульманстве Абд-эль-Хади — Служитель Наставника. Именно они познакомили молодого математика с основами суфийских доктрин. Помимо прямых связей с представителями суфийских орденов Генон поддерживал отношения с индусской колонией в Париже, дружил с тогдашними каббалистами и знатоками средневековой герметики, но самым, пожалуй, важным событием его молодости после знакомства с суфизмом было сближение с графом Альбером де Пувурвилем (1862–1939) [12] Читатели романов австрийского писателя-эзотерика Густава Майринка помнят выведенный в «Вальпургиевой ночи» образ Маньчжоу, «посланца Срединной империи», а в «Ангеле Западного окна» не менее яркую фигуру Сергея Липотина, «жреца тибетской секты ян». Прототипом обоих этих персонажей послужил де Пувурвиль, отставной французский офицер и дипломат, много лет проведший в Китае и принявший там даосское посвящение. . Помимо многочисленных трудов по истории колонизации Индокитая он выпустил (под псевдонимом Матжиои) ряд книг о дальневосточном эзотеризме: «Даосизм и тайные общества Китая», «Семь элементов человеческого тела и китайская медицина», «Метафизический путь», которые были по достоинству оценены Геноном.

В 1912 году Рене Генон получает через Абд-эль-хади «барака», то есть «духовное влияние», идущее от самого основателя ордена Шадилия и передававшееся по непрерывной инициатической цепи («сильсиля»).

Его духовным наставником стал шейх Абдер-Рахман эль Кебир, один из самых уважаемых авторитетов ислама, представлявший его ветвь, основанную в VII веке Хиджры Хасаном аль-Шадили, который опирался непосредственно на труды Ибн-Араби (1165–1240). После посвящения он получает имя Абдель Вахид ибн Яхья (Служитель Единого), под которым он известен на мусульманском Востоке. Однако он остается во Франции, в 1912 году вступает в брак по католическому обряду (его первая жена — Берта Лури), и внешне его образ жизни не меняется.

Приобщение к суфийской ветви ислама означало для него не столько религиозное «обращение», сколько доступ к степени, где уясняется квинтэссенция религий, где нет ни сект, ни догматических конфликтов, а лишь устремление к Абсолюту, перед которым исчезает все второстепенное. Любая форма религии утрачивает важность перед той внутренней реализацией, к которой Генон стремился с тех пор, как взгляды его фактически сложились: они могли развиваться и углубляться в его произведениях, но внешний опыт и связанные с ним колебания и сомнения уже не могли что-либо изменить. «Познание, — писал он позднее, — вот единственная цель, все остальное — лишь средство ее достижения».

Смысл своего «присоединения к исламу» Генон сам разъяснил в письме Алену Даниелу от 27.08.1947 г. следующим образом: «…я не могу позволить себе сказать, что я был „обращен“ в ислам, поскольку этот способ представления ситуации является совершенно ложным; всякий, кто осознает сущностное единство традиций, тем самым подтверждает свою „необращаемость“ как таковую, и в то же время такой человек представляет ее в полной мере. Однако он может „обосноваться“, если мне будет позволено такое выражение, в рамках той или иной традиции согласно обстоятельствам, и в особенности в соответствии с соображениями инициатического порядка. В этом отношении хочу добавить, что мои связи с эзотерическими организациями ислама не являются недавними, как, похоже, думают некоторые; на самом деле их давность насчитывает без малого сорок лет… Я также хотел бы, чтобы меня по возможности не пытались классифицировать как „француза“, поскольку я полностью независим от какого-либо „местного“ влияния; что же касается языка, то мне кажется очевидным полное отсутствие чего-либо специфически французского в моих писаниях» [13] Les Dossiers H. René Guenon, L'Age de l'Homme, Lausanne 1984, p. 138. .

Сложнее обстояло дело с масонством, к которому Генон проявлял устойчивый, но своеобразный интерес. После разрыва с Папюсом он некоторое время поддерживал отношения с ложей «Фивы» — очагом традиционализма, в отличие от вовлеченных в политическую и антиклерикальную борьбу большинства французских масонов. Именно для ее членов он сделал доклад «Инициатическое учение», позднее опубликованный и легший в основу одной из лучших его работ «Заметки об инициации». Во время Первой мировой войны Генон находился в Блуа; возвратясь в Париж в 1921 году, он не принимал участия в жизни лож, однако в течение всей жизни проявлял интерес к масонской проблематике: ей посвящено множество рецензий на книги и статей, собранных его последователями в два тома уже посмертно. Однако и здесь Генон остался верен себе: он рассматривал масонство как последний пережиток западной инициатической традиции, как то единственное, что вместе с католической церковью может еще спасти западную цивилизацию от материалистического ослепления. При этом современное масонство с его политическими играми достигло, на его взгляд, крайней степени вырождения; и хотя нынешние преемники не сознают смысла священных эмблем и ритуалов, это ничуть не снижает значимость последних. Католичество и франк-масонство — два института, еще хранящие сокровища инициации и священной науки, хотя едва ли сознавая это; они могли бы оживить почти угасшую традицию. Эта по-своему последовательная позиция вызвала недовольство обеих сторон; парадоксально, что серию статей с ее изложением Генон публиковал в журнале «Антимасонская Франция». Все это, вместе взятое, свидетельствует о том, насколько подход Генона был далек, точнее, возвышался над сиюминутной политической суетой; но, пожалуй, как раз благодаря этому послевоенное французское масонство в своих теоретических работах вдохновляется его принципами.