Александр Богданов: Падение великого фетишизма / Вера и наука

— Оно состоит в социальности человеческого труда.

«Каким образом, — говорит Нуарэ, — так называемые общие понятия, с философской точки зрения — отличительный признак человеческого духа, — в то же время являются общими и в смысле их понимания всеми людьми?

И каким образом посредством знака общения сразу пробуждается в мыслящем человеке это внутреннее понимание, каким образом оно укрепляется и совершенствуется?

Не представляется ли тут естественным заключение, что язык мог произойти только из совместной деятельности людей, — так как и опыт показал, что дети, выросшие в уединении, вне социальной жизни людей, оказывались одичалыми, подобными зверям?..» (Ursprung der Sprache, стр. 63–64. Курсив мой).

Нуарэ исследует потом особенную роль чувства зрения в развитии речи и мышления. Взаимное понимание людей основывается на общем поле зрения: люди видят одни и те же действия и предметы, имеющиеся в этом поле, благодаря чему они и могут усваивать и понимать соответственные обозначения. Основу ориентировки человека в его среде составляет именно зрение и руководимое им осязание: рука и глаз образуют для человека мир вещей, говорит Нуарэ; и именно глаз, очевидно, при этом связывает переживания различных людей. Остальные чувства подчиняются ему, координируются с ним, и через него в свою очередь попадают в сферу общего понимания людей. Именно потому те понятия, которые относятся к опыту в целом, понятия наиболее универсальные, заимствуются постоянно из зрительных образов; слово «идея», ιδεα Платона от ιδειν — увидеть; точно также у Аристотеля ειδος — форма, как и русское «вид». Оптическую окраску имеет и термин «мировоззрение»; а когда Фрэнсис Бэкон определял задачу философии, он формулировал ее в требовании дать «изображение и отражение мира», и т. д.

Итак, если содержанием первичных элементов речи и мышления служит человеческая деятельность, то основным условием того, чтобы они были элементами общения людей, является общее поле зрения, коллективное восприятие. Где можем мы найти на практике оба эти момента в полном единении? Ответ ясен: в совместной работе людей, в социально-трудовом процессе.

Для нас, марксистов, такой вывод несомненен и неизбежен даже без той массы фактических и логических доказательств, которыми обосновывает его полу-идеалист Нуарэ: в производстве должны мы искать начала идеологии. Вопрос заключается в том, каким именно образом коллективно-трудовой процесс произвел обозначения трудовых актов, звуковые их символы, понятные для всех членов данного человеческого коллектива? Этот вопрос и разрешается теорией Людвига Нуарэ.

Нуарэ начинает свой анализ с двух явлений, подобных словам-понятиям и по социальности своего происхождения, и по своей роли, как форме выражения — но только стоящих ниже в лестнице развития. Таковы смех и плач.

Смех, — замечает Нуарэ, — еще и для современных людей заключает в себе нечто демоническое, нечто загадочно-мрачное, вызывающее смутную тревогу и беспокойство в наблюдателе, который не принимает участия в смехе, или не знает его причины. В в этом сказывается происхождение смеха, неопределенно-атавистическое воспоминание культурного человечества о первобытных формах смеха. Наш нынешний смех к этим первобытным формам относится, — говорит Нуарэ, — приблизительно так, как современная молитва матери-христианки к жертвоприношениям тех древних матерей, которые бросали своих младенцев в пылающую пасть чудовищного идола — Молоха. Не случайным образом очертания рта при смехе напоминают радостное оскаливание зубов зверя-хищника при виде беззащитной добычи.

Но все-таки звери не смеются… Смех социален. В нем звучит не индивидуальное, а коллективное чувство. В нем всегда есть стремление выразить себя для других, слить свое настроение с настроением других, — только не тех, над кем смеются. Отсюда — та своеобразная неудовлетворенность, которую испытывает человек, вынужденный смеяться в одиночестве, в отсутствие зрителей, которые могли бы разделить его чувство.

Смех социален, — но не по отношению к объекту смеха, не по отношению к тому, над кем смеются. Совершенно напротив: он выражает исключение из социальности . В этом и состоит скрытая в нем жестокость. Объект смеха, это враг или добыча, вернее — и то и другое. Ибо, кроме исключения из социальности , в нем выражается еще принижение противника, сознание превосходства над ним.