Александр Богданов - Падение великого фетишизма / Вера и наука

Латинское mori — умирать, morbus — болезнь, немецкое Mord — убийство, славянское «смерть», исходят, очевидно, из понятия разбивать, раздроблять, вообще из оттенков, выражающих разрушение. Все это — еще только ничтожная доля несомненных продуктов дифференциации данного корня, не говоря уже о вероятных его разветвлениях (напр., по мнению Гейгера, латинское Malus — дурной, и melior — лучший принадлежат к нему же через промежуточное значение — мягкий, размельченный).

Как видим, производные одного и того же древнего слова-понятия распространяются решительно по всем областям опыта и на всех ступенях познавательной абстракции, дают названия всевозможным видам действий, предметов, свойств, отношений и т. д,

И это — отнюдь не исключительная особенность данного корня, а типическое, вполне обычное явление. Точно так же типичен и тот случай, когда формы, развивающиеся из одного начала, постепенно расходясь в своих значениях, приходят к полярной противоположности.

С этой стороны характерно развитие корня flag, от которого в европейских языках произошла масса слов, означающих свет, блеск, цвета. Замечу, что в производных формах этого корня последняя согласная (звук «г») может отсутствовать, звук «л» по законами фонетики может переходить при определенных условиях в звук «р», а «ф» в «б». Таким образом, к корню flag относятся латинские fulgeo — сверкаю, ferveo — горю; немецкие brennen — гореть, braun — бурый, коричневый, blinken — мерцать, blau — синий, Blei — свинец, bleich — бледный; французское blanc — белый, brun — коричневый; английское black — черный, русские «белый», «блеск» и т. д. Связь значений в некоторых случаях тут может показаться очень странной; но Гейгер дает ей очень удачное объяснение, соединяя корень flag с почти тождественным по звуковому составу frag, означающим — ломать (латинск. frango, греч. Τρηγνομι, нем. brechen и т. д.) Тогда, говорит Гейгер, ясно, что первоначальное значение тут — дробить, размельчать, затем через понятия — растирать, натирать, намазывать — совершился переход к краскам, от них к световым явлениям, к блеску, горению, молнии и т. д.

Обе наши иллюстрации показывают, как из элементарного слова-понятия, неопределенно выражающего известный вид человеческой деятельности, может в длительном процессе развертываться целый мир форм, неограниченно многообразно проникающих и охватывающих человеческий опыт — материал познания. С этой точки зрения, не было бы никаких принципиальных препятствий к происхождению любого языка, и даже всех языков из одного корня. Надо к тому же заметить, что мускульные артикуляции, соответствующая звукам речи, гораздо менее различаются между собою, чем порождаемые ими звуки, а тем более — чем буквы, которыми эти последние обозначаются: физиологическая разница отдельных слов несравненно меньше, чем фонетическая и графическая. [4] Читателей, не знакомых со сравнительной филологией, здесь надо предостеречь против слишком легкого сближения различных слов, представляющих те или иные сходства в звуках. Сходства нередко бывают очень случайные, и если наука связывает единством происхождения иногда очень несходные на вид слова, то это основывается всегда на точном исследовании промежуточных звеньев и точном приложении уже выработанных законов фонетики. Напр., путешественники указывали, что в перуанском языке слово «mark» не только по звукам, но и по значению сходно с древне-германским «Mark» (община); но самые языки принадлежат к очень различным семействам. Или, еще пример: Плеханов в одном политическом споре (см. его «Письма о тактике и бестактности») явно производил слово «тактика» от слова «такт»; между тем первое из них — греческое, и по ближайшему значению связано с военным делом, второе — латинское, и означает осязание, прикосновение.

За целые тысячи лет на памяти истории не наблюдается сколько-нибудь значительного развития, и вообще изменения таких человеческих звуков, как плач, смех, междометия боли, отвращения и т. под. — общие выражения эмоций, родственные крикам большинства животных. И за это же самое время, какой гигантский путь прошла эволюция речи и мышления, тех слов-понятий, которые образовались, шаг за шагом, из первичных клеток идеологии — корней, выражающих человеческие действия.

Из этого рода фактов Нуарэ, Мюллер и многие другие мыслители до них склонны были делать вывод, что речь и мышление по существу отличают человека от животных. Речь — это Рубикон, которого никогда не перейдет никакое животное, писал Макс Мюллер. Мы, разумеется, не станем поспешно соглашаться с подобными выводами — они подрываются не только различными данными из жизни других социальных животных, напр., муравьев, у которых имеются, по-видимому, аналогичные речи, хотя и не звуковые, а осязательные и, может быть, зрительные способы общения, а самая теория Нуарэ, как увидим, дает все необходимые звенья от «не-мыслящего животного», до «мыслящего человека». Но для нас тут важно то, что развитие речи и мышления не только связано именно с действиями , а не иными переживаниями, напр., эмоциями, — но именно с человеческими действиями; — у громадного большинства животных речь и мышление не развились, значит у них действия отличаются от человеческих в чем-то таком, от чего именно и зависит это развитие. В чем же состоит различие?